Реквием по Homo Sapiens. Том 2
Шрифт:
— Значит, у него нет сердца?
— Человеческого нет, это точно. Я слыхал, он давно уже вставил себе искусственное. Боялся, что настоящее откажет, если нервы будут шалить.
Тамара долго смотрела на Зигфрида и наконец сказала:
— Прошу тебя, открой ворота и позволь мне самой поговорить с ним.
— Боюсь, что это невозможно. Шли бы вы домой — слишком холодно, чтобы стоять тут и спорить. Забирай свою женщину и мальца, пока они не замерзли насмерть, — сказал Зигфрид Данло.
— Хорошо, мы уйдем, — сказала Тамара, — но сначала верни монету.
— Чего?
— Твой хозяин волен выбирать, помогать нам или
— Скверные нынче времена, — повторил Зигфрид.
— Верни монету. Пожалуйста.
Зигфрид сунул было руку в карман, но передумал.
— Я всего одну взял — уходите, пока не поздно.
Тамара снова впилась в него своими темными глазами.
— Выходит, у тебя тоже нет сердца?
— У меня у самого сын. На Торскалле. Планета у нас бедная — знаете, наверно. Парень у меня способный, только денег, чтобы дать ему образование, у нас нет. Когда война кончится, я вернусь домой и потрачу все деньги, которые заработал у Констанцио, чтобы отдать его в элитную школу.
— Сочувствую, но твой сын по крайней мере не умирает.
— Ну а ваш все равно не жилец. Нет в городе резчика, который помог бы ему. Прибереги деньги для тех, кому они нужны по-настоящему.
Тамара поспешила зажать Джонатану уши, чтобы он не слышал этих слов, но было уже поздно. Мальчик смотрел на нее с ужасом — приговор Зигфрида ледяным кинжалом пронзил его душу.
— Отдай монету, — потребовала она. — Может быть, нам как раз ее и не хватит, чтобы оплатить услуги другого резчика.
Момент настал. Тамара и Зигфрид смотрели друг другу в глаза, и неясно было, чья воля переборет. Наконец он полез в карман и швырнул монету за ворота. Она звякнула об лед и улеглась, поблескивая.
— Забирай, раз уж так приспичило. И убирайтесь, пока я на вас роботов не выпустил.
Тамара нагнулась за монетой, а Данло сглотнул закупоривший горло комок ярости. Все это время он простоял почти не шевелясь, слушая стук своего сердца и глядя на Зигфрида. В период своей трансформации он привык считать этого человека своим другом, но Зигфрид, совершив свое мелкое воровство, насмеялся над его сантиментами. Прикарманивая монету, он крал жизнь у сына Данло, и это подлое предательство всколыхнуло в Данло черную ярость. Он мгновенно возненавидел Зигфрида, и ему захотелось, используя силу своего нового тела, сломать ворота и задушить его. Но одно дело — убить на охоте медведя, и совсем другое — убить себе подобного за то, что свойственно всякому человеку. Данло заставил себя дышать поглубже, глотая душащий его холодный воздух, и отвернулся от Зигфрида. Потом взял Джонатана поудобнее и собрался уходить.
Никогда не причиняй вреда другому, даже в мыслях.
Они направились по Дворцовой улице к Серпантину. Ветер выл, и коньки ритмично стучали по льду. У Зимнего катка они зашли погреться в павильон и сели на изрезанную деревянную скамейку. Данло поднес Джонатана к отдушине, из которой шел горячий воздух. Тамара, сняв варежку, положила руку на голову сына. Мальчик съежился в своих мехах, глядя в пустоту; ему, казалось, стало уже все равно, что с ним будет. Данло и Тамару эта апатия пугала больше, чем если бы он плакал и горько жаловался на судьбу. Данло самому хотелось заплакать и разразиться проклятиями против собственной злосчастной судьбы.
— Что же — нам делать? — прошептала Тамара,
— Ты сама знаешь, — прошептал он в ответ.
— Нет. Я не могу.
— У нас нет выбора.
— Это убьет его. Если уж ему все равно суждено умереть, пусть умрет дома, в своей постели, без мучений.
— Может быть, резчик еще спасет его.
— Но это такая боль, Данло, — не могу я подвергать его таким мукам.
Данло посмотрел Тамаре в глаза, мокрые от слез и блестящие, как два темных зеркала.
Боль — это сознание жизни, подумал он. И еще: боль — это цена жизни.
— У нас нет выбора, — повторил он.
— Я знаю. Но это так жестоко. Так нечестно.
— Да.
— Не только для нас, правда? Для всех.
— Да.
— Почему так, Данло? Почему все так устроено?
— Не знаю.
Она несколько раз глубоко вздохнула и закрыла глаза, собираясь с силами. Потом взглянула на Джонатана и сказала:
— Хорошо. Я готова.
Данло улыбнулся, тронутый ее мужеством. Она не могла видеть его лица, под маской, и он попытался выразить все собственное мужество и всю свою любовь к жизни глазами.
Сама Святая Иви Вселенской Кибернетической Церкви как-никак нарекла его Светоносцем — он просто обязан был найти несколько золотых лучей надежды для матери своего ребенка и единственной женщины, которую он любил в своей жизни. Но звезда, которая прежде так ярко пылала в нем, почти угасла. Он чувствовал себя мертвым внутри, темным и холодным, как пепел. Его хватило лишь на то, чтобы положить руку на плечо Тамаре и сказать:
— Все будет хорошо, я знаю.
Они зашли в мастерскую на улице Резчиков, недалеко от дома Тамары. Принадлежала она Родасу Алаби, с которым Данло уже встречался во время своих поисков. Родас со своей широкой улыбкой и понимающими глазами сразу пришелся ему по душе. Данло чувствовал, что он хороший резчик (и от других слышал то же самое). Было только естественно, что сейчас Данло пришел к нему со своим сыном.
Мастерская была маленькая, облицованная по фасаду простым белым гранитом. Такая же простая деревянная дверь вела в приемную, где ожидали только двое пациентов — хариджанка и богатый эталон. Данло с Джонатаном и Тамара устроились на мягких голубых подушках напротив них. Хариджанка и эталон без стеснения обсуждали проблемы, из-за которых оказались здесь. Эталону тесные ботинки набили мозоль на пальце, и он собирался ее удалить. Хариджанка пришла, чтобы сделать аборт — зачем рожать ребенка, раз прокормить его не можешь, говорила она.
— Мне и самой-то есть нечего, — пожаловалась она тонким ноющим голосом. — Страшен мир, где матери приходится делать подобный выбор.
Вскоре дверь во внутреннее помещение открылась, и оттуда вышел аутист — еще молодой, возможно, человек, но его длинные волосы побелели, и лохмотья болтались на костлявых плечах. Резчик только что ампутировал ему нос и оба уха, о чем свидетельствовали свежие раны за наклеенной синтокожей. Другие на его месте надели бы маску, чтобы скрыть следы операции, но аутисты привыкли пользоваться людской жалостью, чтобы выпросить несколько монет. Говорят, что они слабо сознают реальность (в отличие от того высшего уровня бытия, который зовется у них реальной реальностью), но этот сразу определил Тамару как человека, способного оказать ему помощь. Не глядя на хариджанку и эталона, он направился прямо к ней.