Реквием по Homo Sapiens. Том 2
Шрифт:
Данло, прижимая руку к теплой ложбинке между ее грудей, сказал:
– Это правда. Мнемоники давно это знают. Потому и запрещают своим ученикам делать себе даже самые простые впечатывания.
– Ты знал это и все-таки предложил впечатать свою память другому человеку?
– Это из-за любви. Не могу даже сказать тебе, как я любил ее.
– Мне кажется, я знаю.
– Ну да – ведь это есть в моей памяти.
– Можно сказать, что есть. Память – такая странная вещь, да? Я вижу все, что помню, так ясно, и все-таки знаю, что это только воспоминания и я вижу их
– Большинство людей запоминает и вспоминает несовершенно. Мнемоника – это другое. Особенно возвращение.
– Как же это возможно – вернуть прожитую тобой жизнь?
– Не знаю, как. Но мнемоники говорят, что материя – это не что иное как память, застывшая во времени. В состоянии возвращения время растворяется, и мы приходим обратно к самим себе. Снова входим в поток своей жизни.
– Что еще говорят твои мнемоники? – улыбнулась она.
– Что между обыкновенным воспоминанием и состоянием возвращения разница такая же, как между фотографией грозы и молнией, обжигающей тебе руку.
Тамара, не улыбаясь больше, повернула руку Данло ладонью к солнцу и провела пальцем по линиям и мозолям на ней.
– Я ведь тоже почувствовала эту молнию. Мое рождение и предшествующие дни в бассейне. И все то время, которое мы прожили вместе в этом доме. Цветы, огонь и любовь. Думаешь, я не помню, как обжигали меня твои руки в нашу первую ночь? Это ведь реально?
– Это реально, – признал он.
– Значит, эту часть моей жизни я по крайней мере могу пережить снова. – Она зажмурилась. – Прямо сейчас. Эти моменты жизни и страсти – они так реальны, да?
– Да.
– И всегда будут такими?
– Да, только…
– Есть кое-что еще, – быстро перебила его Тамара, открыв глаза. Данло ежился и гримасничал от холода. – Самое странное.
Видя, как он дрожит, она взяла его за руку и вывела из воды. Они прошли немного по берегу в сторону корабля Данло, почти полностью занесенного песком. Ветер усилился, и Данло все еще было холодно, но жизнь уже вернулась в его онемевшие ноги. Он испытывал боль, зато не опасался больше, что отморозит ноги и их придется отрезать. Они остановились на дюнах футах в пятидесяти от корабля.
– Что же это – самое странное? – спросил он.
Тамара стояла на солнце, высокая и прямая. Она уже совсем обсохла, и ее кожа обрела матовую белизну жемчужины.
Повернувшись лицом к океану, она, казалось, слушала стонущую песнь китов там, за голубым горизонтом, – или пение ветра. Казалось, что она черпает силу и смысл в звуках окружающего ее мира. Это было видно по блеску ее глаз и по тому, как неподвижно, почти вопреки естеству, она держала голову.
Возможно, она настраивала себя на шепоты и вибрации, слышные только ей. Казалось, что все ее существо трепещет в ожидании некоего великого события. Сейчас, когда она стояла на обдуваемых ветром дюнах совершенно нагая, вся обратившись в зрение, слух и ожидание, в ней чувствовалось что-то дикое, не ведающее жалости, что-то огромное и великолепное. Перед лицом этой сияющей красоты Данло испытал чувство, как будто он ступил за край мира и световой вихрь несет его
– Мои сны, – сказала она. – Откуда они?
– Я тоже об этом думал.
– Когда я переживаю во сне чью-то другую жизнь, полную света кровавых лун и блеска ножей, откуда приходит ко мне эта память?
– Возможно, Твердь впечатала тебе и ее тоже. Сновиденную память.
– Сновиденную? – переспросила она, не поняв этого.мнемонического термина.
– Да. Это целая гора памяти, понимаешь? Большей частью она остается бессознательной, но во время сна иногда поднимается в область сознательного, как вершина айсберга над морем.
– Но если это искусственная память, почему же я переживаю ее заново?
– Н-не знаю.
– Я думаю, это больше, чем искусственная память, Данло. Думаю, что мои сны – нечто большее, чем просто сны.
– Что же это?
Она устремила на него пристальный, дикий взгляд.
– Красные луны – это, конечно, Кваллар. Твердь до того, как стать богиней, родилась на Квалларе. Ты знаешь, что она была воином-поэтом. Единственным воином-поэтом женского пола.
Данло, взглянув на свой блестящий корабль, в тысячный раз подумал о связи Тверди с воинами-поэтами; Возможно, Она убила Малаклипса только за то; что он имел при себе нож и носил два красных кольца…
– Ты думаешь, что Она впечатала тебе собственную память? – спросил он.
– Не только.
Данло вспомнились Тамарины ночные прогулки и то, как она вооружалась на случай встречи с тигром.
– Ее душа, – сказал он. – Думаешь, Она создала тебя с такой же, как у Нее, душой?
– Не только.
– Скажи тогда сама.
– Я слышу Ее мысли. Вижу Ее сны. – Ветер пролетел над океаном, и она умолкла, а потом добавила: – Чувствую Ее боль.
– Телепатия?
– Нет, не только это.
– Ты уверена? Ты уже не первый человек, с которым Твердь говорит таким образом.
– Я не сказала, что Она говорит со мной.
– Нет? Откуда же тогда приходят Ее слова, которые ты слышишь в себе?
– Как я могу это знать? Разве я знаю, откуда приходит ветер и куда он уходит?
– Но твое сознание само по себе…
– Такие вещи нельзя понять путем простого анализа. – Она смотрела на него все тем же взглядом, пристальным и глубоким. – Ты хочешь знать, откуда берется мое сознание – вырабатывается оно атомами моего мозга или струится из планеты, на которой мы стоим? А может быть, я получаю его от мозголун Тверди? Вряд ли ты найдешь на это ответ. Задумайся лучше, откуда берется твое собственное знание.
– Да, это так, но…
– Эти мысли зарождаются у меня в уме одновременно с движением моих губ. И складываются в слова. Это мои слова, Данло. Она мне ничего не говорит.
Он подумал немного и сказал, настаивая на своем:
– Было бы только естественно, если бы Она с тобой говорила, разве нет? Она создала тебя из элементов этого мира; в каком-то смысле ты – рожденное Ею дитя.
Она все так же смотрела на него, и ее глаза казались ему темными, как межзвездное пространство, – но при этом, как ни странно, полными света.