Реквием в Брансвик-гарденс

Перри Энн

Корнуоллис нес явную чушь. Утром, вспомнив эти слова, он будет умирать от стыда. Тем не менее именно это он и хотел сказать и потому не собирался умолкать:

– A на рассвете, после того как первый белый луч, блеснувший на востоке, чистый и холодный дневной свет прогонит с полей бледные туманы, а роса покроет все сущее, в тебе поселяется безрассудная надежда, которую нельзя объяснить – и нельзя почувствовать в любое другое время…

Корнуоллис резко умолк. Должно быть, теперь Айседора сочтет его полным тупицей. Не надо было выходить в этот сад! Лучше было бы

остаться в доме и, обмениваясь вежливыми и пустыми словами, дожидаться того момента, когда явится епископ и снова начнет уговаривать его арестовать и объявить безумным Рэмси Парментера.

– А вы замечали, насколько лучше многие цветы начинают благоухать в сумерки? – спросила миссис Андерхилл, шедшая несколько впереди него и как будто бы не желавшая возвращаться в натопленную комнату, к свету и теплу. – Была бы моя воля, я предпочла бы жить с видом на воду, на озеро или на море, и каждый вечер наблюдать за тем, как гаснет над нею свет. Вода отдает его, а земля поглощает. – Она повернулась к своему спутнику – он заметил матовое свечение ее белой кожи – и негромко добавила: – Как, должно быть, чудесно встречать на море закаты и рассветы! Наверное, это выглядит так, словно вы плывете в океане света? Только прошу вас, не надо этого отрицать! Разве вы не ощущаете тогда себя наполовину в небе, не становитесь его частью?

Корнуоллис широко улыбнулся:

– Я не мог бы высказаться такими чудесными словами, но да, все именно так. Я смотрю на морских птиц и ощущаю, что становлюсь похожим на них, как будто паруса превращаются в мои крылья.

– Вы страшно тоскуете по морю? – Голос его собеседницы донесся до него из тьмы, откуда-то рядом.

– Да, – произнес Джон с улыбкой. – A когда я находился на море, то тосковал по запаху сырой земли, шелесту ветра в листве и краскам осени. Наверное, можно обладать всем, однако иметь все сразу, одновременно, не получается.

Айседора чуть усмехнулась:

– Для этого существуют воспоминания.

Теперь они шли рядом. Полицейский остро ощущал ее присутствие… ему хотелось прикоснуться к ней, предложить ей опереться на его руку, однако все это было бы слишком очевидно и нарушило бы деликатность мгновения. Облако на западной стороне неба заметно почернело. Корнуоллис едва видел хозяйку дома, однако она шла совсем близко, и этот факт он ощущал острее, чем соседство с любым другим человеком.

Вдруг на траву легли полосы света. Кто-то открыл французские окна в доме. В теплом свете, пролившемся из гостиной, обрисовался силуэт епископа:

– Айседора! Что, скажи на милость, вы там делаете? Темно же, как в угольной яме!

– Ты ошибаешься, – возразила женщина. – Сумерки только начали сгущаться.

Глаза ее привыкли к вечернему свету, и она не заметила изменений.

– Как в угольной яме! – повторил ее муж недовольным тоном. – Не понимаю, что заставило тебя выводить нашего гостя из дома в такой час. Там вообще не на что смотреть. Ты совершила бездумный поступок, моя дорогая.

Последние два слова отчего-то добавили оскорбления к грубости его тона. Они очевидным образом должны были всего лишь спрятать за собой

раздражение. Корнуоллис постарался сдержаться, потому что имел дело с важной персоной, и к тому же находился в его собственном доме, а точнее, в саду.

– Вина здесь моя, – четко произнес он. – Аромат вечерних цветов доставляет мне огромное удовольствие. Я до сих пор так и не привык ощущать твердую землю под ногами.

– И где же вам удалось обрести таковую? – едко спросил Андерхилл.

Айседора подавила смешок. Джон услышал его, однако епископ находился слишком далеко, чтобы можно было быть уверенным, что он правильно понял этот звук.

– Вот видишь! – перешел Реджинальд в нападение, приняв ее смех за чихание. – Ты простудишься. Глупо, и даже эгоистично. Другим придется ухаживать за тобой и исполнять твои обязанности. Будьте добры, войдите в дом!

Корнуоллис был в ярости и радовался тому, что лицо его пока еще остается в тени.

– Я привык находить землю с расстояния в много миль, – бросил он едва ли не сквозь зубы. – Приношу свои извинения за то, что эксплуатировал доброту хозяйки дома, миссис Андерхилл, и попросил ее позволить мне пройти в сумерках по саду. Боюсь, что я вышел за допустимые рамки вашего гостеприимства и непреднамеренно вызвал излишнее раздражение. Возможно, мне следует откланяться, пока я не причинил дальнейшего ущерба.

Епископу пришлось проглотить свой гнев. Именно этого он совсем не хотел. Он даже еще не коснулся темы, интересовавшей его в тот вечер, не говоря уже о том, чтобы добиться взаимопонимания с гостем.

– Я даже слышать не хочу об этом! – поспешно возразил Андерхилл, выжимая из себя кривую улыбку. – Не надо говорить о каком-либо ущербе! Смею сказать, меня очень заботит здоровье моей жены. Впрочем, один-единственный чих ничего не значит, и замечать его было неосмотрительно с моей стороны. Я упустил из вида, насколько важным для моряка может быть сад. Обитая с ним рядом, забываешь, какая это приятная вещь. Я рад тому, что вы оценили его. Но прошу, прошу, входите в тепло!

Он отступил назад, и Айседора, а за нею и Джон вошли в дом, после чего хозяин закрыл за ними дверь. Реджинальд даже пошел на страшную жертву, предложив Корнуоллису ближайшее к камину место. При этом он и не подумал предложить его жене: настолько далеко его забота о ее здоровье не простиралась.

Рэмси Парментера Андерхилл помянул только за вторым блюдом, превосходнейшим рыбным пирогом:

– Как продвигаются дела у вашего человека, расследующего трагедию в Брансвик-гарденс? Сумел ли он вывести кого-нибудь из-под подозрений?

Хотел бы Корнуоллис ответить на этот вопрос с долей уверенности!

– К сожалению, нет, – признался он. – Ситуация такова, что в ней чрезвычайно трудно найти какие-либо доказательства. – Он откусил кусок пирога.

Лицо епископа потемнело:

– А можете ли вы авторитетно сказать, сумеет ли он завершить расследование до того, как репутации преподобного Парментера будет нанесен невосполнимый ущерб?

– Пока под подозрением остаются все члены семьи, – настороженно ответил Джон.