Реквием

Шевченко Лариса Яковлевна

Да, подсуропили вы, Ивонов, всем нам. Вы отдаёте себе отчет в том, что подмочили репутацию нашему отделу? А он и так дышит на ладан, у нас и других неприятностей через край. Ещё один важный момент не упустите: конкуренты на пятки наступают. А если не удастся избежать осложнений? Как нам теперь заставить заказчиков утвердиться в уверенности, что мы ведём честную игру? А мы обязаны дать им чувство сравнительного спокойствия – по теперешним временам это немаловажно – а из-за вас мы находимся в подвешенном состоянии, – продолжал разнос шеф.

Иван Петрович никак

не мог успокоиться. Ему было бы намного проще, если бы известие о подлоге настигло его вчера вечером. За ночь он успел бы переболеть неприятностью, продумать все варианты своего поведения. Он не любил скоропалительных решений. А тут как снег в июне… час назад ошарашил его заместитель. И Серафима подлила масла в огонь.

«Отчего шеф так многоречив? Помнится, ещё в детстве дрова ли колю, в огороде ли работаю или по дому вожусь – часами могла «перемалывать» в голове свои проблемы и обиды. И всё по кругу, по кругу… Но не вслух, не на публику», – вспомнила Елена Георгиевна.

Фразы Иван Петрович произносил всё резче, всё отрывистей и непримиримей. Он входил в форму, он набирал силы.

– Не юлите, скажите прямо: прибегнул к подделке, обманул, зашёл слишком далеко. Задали вы мне работы! Ведь и в самом деле, от того, как мы строим отношения с окружающими, возникают наши сознательные, а чаще всего бессознательные действия – от сострадания до предательства. А как вы интерпретируете наше взаимодействие, как созидательное? Тогда попробуйте отстоять свою точку зрения. Смоделируйте ситуацию.

К тому же потрудитесь ответить: откуда у вас иллюзия или непробиваемая убеждённость в безнаказанности? Может, именно она помешала вам задуматься о последствиях совершаемого проступка? Говорят, что новое старыми мерками не меряют, но зарубите себе на носу: порядочность должна остаться и в нашей новой, перестроечной жизни. Любые понятия со временем трансформируются, но отрекаться от всего положительного, что было при Союзе, нельзя. Это моё глубокое убеждение, – наставительно закончил Иван Петрович.

Он достал из обширного внутреннего кармана куртки большой клетчатый платок и отёр им потное лицо. Видно, нелегко дался ему обвинительный монолог.

Услышав жёсткую отповедь, Ивонов – посрамлённый и униженный – совсем сник и, торопясь поскорее завершить неприятное обсуждение, коротко и скорбно побормотал:

– Признаю, виноват. Были минуты, когда я хотел уйти из института, но не смог. Прирос, привык, полюбил коллектив.

А сам подавленно подумал: «Уж больно пренебрежительно обошёлся со мной шеф, словно стремился доказать моё полнейшее ничтожество. Даже делал обидные намёки. Что это должно означать? Не избежать мне наказания? Так или иначе, но чувствую я себя прескверно. А если до отца слух дойдет? От раздражения шеф не владеет собой или, изливая свои чувства, играет на публику? Двусмысленное всегда прячется в деталях. А я от волнения лишился дара речи, мямлил, дураком себя выставил».

– Взнуздал Ивонова шеф. Смотрите, присмирел, выслушал обвинения со спокойствием приговорённого к смерти. Слезу чуть не пустил!

Как вы, конечно, догадываетесь, по большому счёту Ивонов далеко не гигант мысли. Не светит бедняге быть крупным руководителем. Нельзя ему доверить принятие решений в чрезвычайных ситуациях. Поставленный перед выбором, он теряется. Такое с ним случается сплошь и рядом, а это небезопасно. К тому же не умеет подчинять себя жёсткой необходимости. Сам может «выплывать» только благодаря невероятно счастливым обстоятельствам. А в этом конкретном случае он преследовал только личные цели, на группу ему было наплевать, – не без злорадства, тихо, так, чтобы её могла слышать только Елена Георгиевна, поделилась своим мнением Инна.

Всё это она выпалила одним духом, явно довольная возможностью продемонстрировать свою логику.

– Не твои же цели, – с быстрой усмешкой, означавшей несогласие, шёпотом откликнулась Елена Георгиевна.

– Я говорю об общественных, – обиженно отреагировала подруга. – Придёт же вам, в самом деле, такое в голову.

«Молодец, прилюдно «выкать» не забывает», – удовлетворённо подумала Елена Георгиевна и строго уточнила:

– А я сейчас думаю об Ивонове, об индивидуальной ответственности, которая никогда себя не исчерпает.

– Эх, молодёжь пошла! – ударился Иван Петрович теперь уже в лирическое отступление. – В толк не возьму, почему я должен всё перепроверять? То указание не выполнят, то недостаточную профессиональную ответственность проявят и поставят под удар работу всей организации, а у нашего отдела и так шаткое положение. Ивонов, ваш проступок затмевает ваши прошлые заслуги и причиняет моральное и материальное неудобство не только вам. Вы понятия не имеете о чувстве локтя, о чувстве коллективизма.

«Старые мотивы сгодились. Велика инерция советского мышления», – усмехается про себя Елена Георгиевна.

– Я угораю! Не верю собственным ушам. Всё-таки грешит наш шеф непростительной болтливостью. (На себя оборотись!) Мастер заливать. Опять впал в неуместное красноречие. Чем на этот раз запудрит нам мозги, что втюхает? – закатив глаза к потолку, шёпотом возмущается Инна.

А Иван Петрович вдохновенно продолжает монолог:

– Нет теперь розового оптимизма шестидесятых, а в памяти остались идейное единение людей, их моральная чистота, чувство надёжности, стабильности. Я, конечно, не затрагиваю глобальных государственных проблем, с точки зрения среднего обывателя говорю: шестидесятые были и остаются в наших сердцах.

– Иван Петрович ностальгирует по Союзу, на лирику его потянуло, – неодобрительно шепчет Инна, склонив голову к уху Елены Георгиевны. – Не перестаёт всматриваться в своё прошлое и выискивать положительное. В трудные дни мысли шефа всегда возвращаются к тем временам, когда он был молод, успешен и счастлив. Хотя это как раз я могу понять. Все мы жили с чувством глубокой веры в социализм.

– В полной мере твое замечание применимо и ко мне, – вздыхая, кивает Елена Георгиевна.

Иван Петрович повышает голос: