Реквием
Шрифт:
Мои щеки вспыхивают от этой живописной мысли, и жар распространяется прямо в мой член. В последнее время я много думал об этом. Был одержим мыслью о том, какова на вкус киска моей лучшей подруги. Я чертов извращенец или что-то в этом роде. Я же, черт возьми, дразнил ее за то, что она жевала собственные волосы, когда ей было пять.
Себ толкает меня, сдвигая в сторону, чтобы налить себе пива.
— Слушай. Все, что я говорю…
— Я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь. И дерзай, чувак. Хочешь перетрахать половину академии, тогда вперед. Это не значит, что я должен это делать.
На кухне полный бедлам. Группа людей
На мгновение отвлекшись, Себ таращится на цыпочку, и я пытаюсь уйти. У капитана команды по лакроссу другие планы. Парень сжимает верхнюю часть моей руки, как тисками.
— Мне уже порядком надоело, что ты хватаешь меня, — я добавляю в свой тон нотку злобы.
— Да, ладно. Тебе это нравится, — парирует Себ.
Я собираюсь продемонстрировать ему, насколько мне это не нравится, когда Эшли и Бет входят на кухню, цепляясь друг за друга и хихикая. Они поддерживают друг друга; черт знает, сколько они уже выпили.
Соррелл пропала без вести.
— Я бы определенно ей засадил, — говорит Себ, указывая своим пивом на Эш. — А Бет умоляла тебя о члене с лета. Понятия не имею, почему ты ее до сих пор не трахнул, чувак. Она выглядит чертовски развратной. Я так и вижу, как она лижет задницу, как чемпион. Держу пари, она засунет свой хорошенький язычок так далеко за твой сфинктер, что ты найдешь религию.
— Пожалуйста, напомни мне, почему мы друзья, — рычу я.
— Потому что я делаю тебя менее скучным, Мерчант. И, как бы мне ни было неприятно это признавать, ты привлекательный чувак. Не говорю, что ты сексуальнее меня, но все же. Здесь есть те, кто хочет, чтобы наши члены сосали, и вся эта чушь о том, что «воздержание делает меня интересным», выставляет остальных из нас в плохом свете. Все эти цыпочки ждут тебя. В тот момент, когда ты трахнешь хотя бы одну из них, остальные довольствуются остальными из нас. Это действительно справедливо, придурок. Ну же. Поймай и отпусти.
— Не вини свою неспособность потрахаться в том факте, что я не хочу трахать все, что движется, Уэст.
— Я только что закончил трахать Сойер Смит. Я же только что сказал тебе это.
— Тогда перестань беспокоиться о том, что я делаю со своим членом, и иди вымой свой.
— Черт возьми. С тобой невозможно разговаривать, — бормочет Себ, ставя свое пиво на стойку рядом со мной. — Пойду найду Каллума. С ним сейчас гораздо веселее, чем с тобой. Никогда не думал, что произнесу эти слова, Мерчант.
Я смеюсь про себя, когда этот ублюдок с важным видом выходит из кухни в бурлящую толпу тел, танцующих в коридоре.
Это пиво не помогает.
Даже близко.
Осушаю стакан еще раз (потому что какой смысл тратить разбавленное, слабое, как моча, пиво?), а затем роюсь в шкафчиках в поисках низкого стакана. Стакана, из которого мог бы пить настоящий взрослый человек. В конце концов нахожу один из них в глубине шкафа, на самой верхней полке. Бокал из граненого хрусталя, красивый
Требуется некоторое время, чтобы найти виски, но я упорствую, потому что знаю, что виски в доме есть.
Такой человек, как отец Кирана, не приходит домой с такой работы, как у него, и не успокаивает свои расшатанные нервы стаканом чертовски сладкого чая. Он также не запирает свое дорогое дерьмо в винном шкафу, где его своенравный засранец сын неизбежно доберется до него. Нет, он прячет это у всех на виду. Ну, вроде того. Коллекция виски окружного прокурора Литтлмора находится в прачечной, в шкафу, спрятанная за стопкой свежевыстиранных полотенец. Не думаю, что это постоянное место его тайника. Очевидно, мужчина решил, что стирка — это единственное, чем его сын не собирался заниматься, пока его не будет, и на время спрятал здесь свой запас алкоголя.
Наливаю себе на три пальца из бутылки «Балвенни» и проскальзываю обратно на кухню, держа в руках хрустальный стакан, как будто это сам Святой Грааль.
Я стою в стороне от толпы.
Скучая, смотрю, как разыгрывается игра «Правда или действие», отсчитывая минуты до полуночи — как только часы пробьют двенадцать, я сваливаю отсюда к чертовой матери. И изо всех сил стараюсь не думать о Соррелл. Однако пытаться не думать о ней — все равно что пытаться не подчиняться законам природы. Пытаться не моргать. Не дышать.
Это невозможно.
Потолочный вентилятор над головой пыльный.
Виски обжигает мне горло, прокладывая путь вниз, к желудку. Я начинаю чувствовать приятное оцепенение.
На холодильнике есть карточка с напоминанием о посещении стоматолога для Кирана, на завтра в девять утра. Этот ублюдок ни за что этого не сделает.
Допиваю свой напиток и наливаю еще, возвращаясь на свое место на кухне, прислоняясь к столешнице. К тому времени как наполовину выпиваю второй стакан, я чувствую себя свободнее, немного менее раздраженным выходками своих школьных друзей. Но лишь незначительно. Мое сердце замирает, сжавшись в центре груди, когда Соррелл, наконец, появляется, таща за собой Эшли, в то время как девушка с яркими светлыми волосами тащит ее сквозь толпу на кухню.
Глаза Соррелл — разномастные и красивые — полны дикой энергии. Ее густые черные волосы искусными волнами ниспадают на обнаженные плечи. Платье, которое на ней надето, обтягивающее и черное, и — Господи, блять, Иисус Христос — не оставляет места воображению. Ткань облегает изгибы девушки, подчеркивая сиськи, бедра и задницу так, что мне хочется громко застонать, как какому-нибудь изголодавшемуся по сексу пещерному человеку. Вместо этого я стону внутренне, превращая свое выражение лица в пустой фасад, заставляя свои черты повиноваться мне и оставаться невозмутимыми, но внутри я — бушующий ад.