Реквием
Шрифт:
Почувствовать пальцами слегка покалывающую, приятную шероховатость шерстяного домотканого широкого налавника, которыми были застелены кровати, печь, лавка у двери под зеркалом. Увидеть, отраженные водой в ведрах, подрагивающие на беленой стене солнечные блики и темную зелень ореховых крон за окном. Ощутить запахи, услышать звуки, которые существовали только тогда, в далеком детстве. Ощутить тогдашний вкус, только что выдернутой и вытертой о собственные штаны, молодой морковки или кусочка, украдкой отрезанного, шмаленного кабаньего уха. Сейчас все это осталось только в моей памяти, как когда-то виденный сон.
Со временем
— А что было по ту сторону, до моего рождения?
Каждый раз, когда я возвращаюсь к мысли о воссоздании на экране ноутбука генеалогического древа моего клана, меня останавливает всегда один и тот же, болезненный импульс:
— Я опоздал! Опоздал безнадежно и навсегда!
В шестидесятых-семидесятых были живы многие из старожилов, переселившиеся в конце девятнадцатого столетия с древней Подолии в Бессарабию. Тогда были живы и молоды мои родители, запомнившие совсем недавние рассказы старших. Ещё можно было о чем-то спросить, проверить и перепроверить.
Если имена всех четырех прадедов мне известны, то имена моих прабабушек скрыты историей. Исключение составляет только имя моей прабабушки по матери, жене моего прадеда Мищишина Николая. Звали её Марция — древнеримское (производное от древнеримского имени Марк, Марциус, Марций), а затем польское и украинское женское имя (Марция, Марця). Откуда взялись в забытой богом Подольской Заречанке в конце девятнадцатого века такие женские имена? Аделия, Бронислава, Виктория, Домникия, Емилия, Каролина, Кассия, Ликерия, Марцелина, Марция, Меланья, Октавия, Соломия, Стася, Франя, Харитина, Юзефа. Ни одной фамилии, родов и кланов, от которых вели своё происхождение все мои прабабушки, включая упомянутую Марцию, восстановить сейчас невозможно.
Если я не оставлю имен моих родителей, бабушек и дедов на экране ноутбука и на бумаге сейчас, то точно также мои внуки и правнуки потеряются в редеющих ветвях собственного родового древа. Оксана и Оля, мои внучки, живущие рядом, знают немного о родственниках, знают, где могилы предков. Мой внук Эдуард, живущий в Канаде, в лучшем случае будет знать имена оставшихся в Молдове своих бабушек и дедушек от своих родителей. Сохранить необходимо то, что возможно. Завтра будет поздно!
Я периодически открываю семейные фотоальбомы, много десятилетий сохраняющие информацию о нашем родовом древе. В моем детстве все фотографии были в рамках самой различной величины и формы. Рамки висели на стенах родительского дома, о чем я писал. Я уже работал, когда мама, попросив купить фотоальбомы, перенесла в них все фотографии. Исключение составили только большие фотопортреты.
С чего начать? Я снова и снова перекидываю картонные страницы альбома, в котором отражена фотолетопись нашей родни. Фотографии моих родителей в совсем ещё молодом возрасте, мои фотографии, начиная
— С чего начать? От чего оттолкнуться и за что зацепиться?
В какой-то момент озаряет. Последовательность расположения фотографий! Почему так? Почему мама расположила фотографии в альбоме именно так, как расположила? Сначала внуки и правнук… Потом мы, её дети. Наши свадебные фото… Затем сами родители. Дальше — родственники различной степени близости, соседи, знакомые и незнакомые…
Словно предвидя мои потуги в систематизации генеалогического лабиринта, мама, оказывается, расположила фотографии в определенной ею самой последовательности. Мне осталось развернуть фотографии в обратном хронологическом порядке и проследить по ветвям родового древа моё рождение. Фотографии помогут мне многое вспомнить. А потом все гораздо проще! Мои дети и внуки вот они, как на ладони! Совсем просто… Так фотолетопись стала отправной точкой в исследовании генеалогии моего клана.
Фотографий моего прадеда Прокопа и деда Ивана, одного из сыновей Прокопа не сохранилось. Возможно их не было вообще. По рассказам бабы Софии, дед Иван в семье Прокопа был самым старшим. На момент переезда с Лячины в Бессарабию деду было уже за двадцать. В соответствии с записью в книге плопского прихода, дед Иван умер в возрасте сорока двух лет. Следовательно родился он в 1877 году, т. е. был на два года старше бабы Софии.
Дед Иван был выше среднего роста, светловолосый, голубоглазый, со слегка вздернутым носом. По рассказам бабы Софии, его жены, о чем я уже писал, больше всех на деда Ивана был похож старший из сыновей — Симон.
Дед Иван, по рассказам сельчан и бабы Софии, справлял в Тырновском волостном суде скромную должность присяжного заседателя. Примечательными были кони деда Ивана. Михасько Калуцкий, муж старшей сестры деда Ивана — Анны, младшей дедовой сестры рассказывал:
— Кони Ивана, жеребец и кобыла, были ярко рыжей масти, высокие в ногах, небольшая голова, длинная выгнутая шея, выдающаяся грудь.
Весной девятнадцатого года дед запряг лошадей и выехал в волость. За Цаулем подобрал, идущих в Тырново, двух мужиков. По рассказам бабы Софии, дед стал чесаться еще в суде. Приехав домой, сменил одежду, долго мылся. Одежду баба София сунула в предварительно жарко натопленную печь и до утра закрыла глиняной заслонкой.
Несмотря на предосторожности, через полторы — две недели начался сильный озноб. Несколько дней пребывал в тифозной горячке с потерей сознания. 16 мая 1919 года деда не стало. Моему отцу тогда было восемь с половиной месяцев.
После кончины деда Ивана посыпались предложения купить дедовых лошадей. Приезжали из Тырново и Сорок. Баба София всем отказывала. На случку, которая тогда была в цене, к жеребцу приводили кобыл с окрестных сел. Это был весомый довесок в бюджет враз обедневшей, и без того небогатой, семьи бывшего присяжного заседателя.
— В самом начале осени, — рассказывала баба София, — поздним вечером раздался стук в оконце. Приблизив каганец к оконцу, я разглядела дальнего родственника. Отодвинув дышло, которым запирали входные двери, подняла щеколду. В сени ввалился пьяный родственник и, открыв двери в комнату, повалился на широкую лавку у двери и тут же захрапел.