Реквием
Шрифт:
— Человек.
Но проезжая мимо Чижика, Ткач останавливался и, здороваясь за руку, говорил:
— Здравия желаю, Василий Карпович!
Имя Василия Карповича обрастало легендами, особенно среди пацанов. Нам очень хотелось, чтобы Чижик оказался командиром Ткача на войне. Как в кино. Наши догадки мы подкрепляли тем, что время от времени к Чижику наезжал Ткач, и они подолгу сидели на приспе, о чем-то тихо говорили, больше молчали. Их посиделки завершались тем, что они выпивали по стопке самогона и Ткач уезжал.
Но подлинная история Чижика продолжала оставаться
Василий Карпович, сгорбившись, сидел на своей неизменной круглой табуреточке и прошивал дратвой по кругу чьи-то огромные ботинки. Его черные руки с узловатыми пальцами, казалось, были пришиты от другого человека.
Шилом с крючком Чижик прокалывал подошву сбоку, на конце ранты с кожей и, сложив пополам кусок дратвы очень быстро, засовывал петельку в ботинок. В мгновение ока убирал шило, на конце которого уже была петелька в крючке. Выровняв концы дратвы, он колол следующее отверстие и, помогая пальцем дратве изнутри и выводил ее в виде петелечки. Просунув наружный конец дратвы в петельку и, отставив шило на фартук, затягивал оба конца. И так далее.
На свою работу он смотрел только тогда, когда прокалывал очередную дырочку. Дальше голова его поворачивалась вправо, и Чижик становился похожим на дятла, выслушивающего дерево. Руки его что-то быстро делали и он снова, отставив шило, рывком затягивал дратву. Шов получался ровный, расстояние между всеми дырочками было одинаковым.
Поздоровавшись с отцом, он перевел глаза на бывшие отцовские, стянутые мамой в поясе, теперь уже мои живописные трусы, доходившие почти до щиколоток, и спросил:
— Не жмет?
— Не-ет, — очень серьезно ответил я.
Получить готовую обувь вызвался я самостоятельно. Перебежав по тропинке свекловичное поле, и поднявшись по улице, я вошел во двор Чижика. Только сейчас я заметил, что калитки и всего забора не было вообще. Я поздоровался, как учила меня мама. Чижик, оттянув, завязанные на затылке резинкой, очки, установил их на лбу.
— Добрый день тебе, — серьезно сказал Чижик и добавил, — Сидай на приспу, подожди, я как раз делаю твой ботинок.
Я был рад этому. Еще на тропинке через поле я придумывал предлог, чтобы посидеть у него подольше.
Чижик продолжал работу, а я внимательно рассматривал инструменты, содержимое сундучка. Молоток его был похож, если смотреть сбоку, на голову рогатой Никифоровой козы, а клещи были уродливо кривыми. Деревянные и металлические мелкие гвоздики хранились в круглых коробочках из-под монпансье, желтенькие острые гвоздочки были насыпаны в круглую коробочку из-под сапожной ваксы. Рядом было несколько завязанных и затянутых полотняных, потерявших цвет, мешочков.
Мне очень хотелось увидеть их содержимое, но попросить его об этом я стеснялся. Уложив обувь в торбу, он отказался брать у меня деньги, данные мне отцом, сказав:
— Рассчитаемся потом. С отцом.
Вернувшись домой, я отдал
— Отнесешь завтра бабе.
— Не-е. Отнесу сегодня.
Отец, посмотрев на мои запыленные, со сбитыми ногтями на больших пальцах, ноги, промолвил:
— Ладно, пойдешь, как жара спадет.
Мне не терпелось. Едва отец сел в подъехавшую подводу, я схватил торбу, немного выждав, побежал в самую верхнюю часть села, где жила тетка Павлина. Бабушка сидела на ослоне (широкой скамейке) и вела неторопливые разговоры со своими товарками-ровесницами.
Они внимательно изучили, принесенную мной и возвращенную из небытия, обувь.
— Ти дивы, як зробив. Навiть не витко, де була дюрка.
— Чого ж вiн сидить в тои староi Керстi. Поiхав би на станцию, найшов собi гарну жiночку.
— Мабуть ховаеця вiд когось.
— А може людина вiд сибе ховается. От себя, может, прячется, — сказала баба София, вернувшаяся зимой из Сибири.
Старухи надолго замолчали.
В следующий раз я попал к Чижику вместе с отцом. Мы пришли забрать отремонтированную обувь. Взяв обувь, отец спросил:
— Сколько?
Чижик назвал сумму. Отец вскипел:
— Василь! Что ты себе думаешь? Тут только на дратву и гвоздики пойдет такая сумма. А работа?
Отец протянул Чижику десять рублей. Рука отца повисла в воздухе. Чижик выхватил из рук отца торбу, достал короткий нож, остриё которого стремительно уткнулось в периметр наложенной латки. Чтобы отпороть шитое.
— И больше не приходи!
— Стой, Василь, — отец протянул Чижику требуемые семь рублей.
В следующий раз я пришел к нему один. Сначала я попросил разрешения помочь ему натереть дратву воском. Он дал мне дратву и воск. Я начал натирать.
— Не так! Так можно весь воск оставить на земле. — он показал мне, как натирают дратву.
Мое внимание привлекали деревянные цьвашки (гвоздики). Они все были одинаковой длины, прямоугольной формы и были заточены одинаково острыми. Я спросил его, как он так точно вырезает и затачивает каждый цьвашек. Он тут же оставил сапог на лапе и, повернувшись, вынул из сундучка деревянный кружок, похожий на большую копейку. Взяв прямой длинный нож, поставил его на край кружка и мерными ударами молотка стал откалывать ровные, одинаковой толщины, прямоугольные пластинки.
Уперев длинную пластинку, коротким скошенным ножом несколькими легкими движениями заострил пластинку с одной стороны. Поставил пластинку на ребро и скошенным ножиком замелькал так, что в глазах зарябило. Даже моя мама лапшу резала медленнее. Готовые гвоздики он ссыпал в круглую коробочку.
Когда я уходил, он попросил:
— Скажи отцу, чтоб передал немного воска, у меня кончается.
Передать отцу я забыл. Потом, отправляясь к Чижику, я вспомнил о воске только за огородом Савчука и вернулся. Отломав, подходящий, на мой взгляд, кусок воска, я пошел. Воск я ему отдал сразу. Он отложил его на приспу. Когда я отдал ему деньги за ремонт, он отдал мне большую часть принесенной суммы, сказав: