Религии мира

Хардинг Дуглас

В библейской терминологии, он вкусил плод Древа Знания о Добре и Зле, познал грех и стал отделенным от Небес. Он пал из Рая. Став полностью самосознающим, он потерял свою детскую невинность и удовлетворенность, но его Падение было неизбежным, чтобы достичь зрелости.

Конфуций, моралист

Несомненно, это взросление началось на заре китайских доисторических времен, задолго до рождения Конфуция в 551 г. до н. э., примерно в одно время с Гаутамой Буддой. Но именно Конфуций подтвердил и отпраздновал совершеннолетие Китая, сделав это новое отношение, этот новый вид сознания, более определенным.

В чем-то Конфуций походил на своего великого индийского современника. Как и Будда, он был занятым человеком, путешественником, организатором последователей, практичным, не заинтересованным в философии как таковой. Но на этом сходство заканчивается. Конфуций был страстным консерватором и вовсе не хотел менять принятые в то время религиозные

идеи и практики. Принятое в старину естественное, бездумное следование обычаям уходило в прошлое, и нужно было, чтобы на его место пришла более сознательная этика, которая сохранила бы социальный порядок. Таким образом, Конфуций хотел учить людей правильному поведению, на благо себе и обществу, в согласии с законами Неба. Короче говоря, он был моралистом. Его интересовали не только поступки людей, но и то, что побуждало их так поступать, их ум. На самом деле, теперь, когда у человека появился собственный ум, пришло время, чтобы кто-то его изучил.

Лучше всего обобщить учение Конфуция нам удастся, если рассмотреть его Совершенного Человека, его идею о том, какими мы должны быть. Такой человек мудрый и великодушный, человек чести и хорошего воспитания, который щедр к менее удачливым, благочестив при проведении ритуалов, уважителен к древним, непредвзятый, справедливый, не эгоистичный, не унылый, мужественный, открытый, преданный, без жалости к себе, умеренный и не впадающий в крайности, которому стыдно, если его слова не соответствуют действиям. «Человек чести требует с себя: человек бесчестный требует с других». «Когда воспитанный человек встречает что-то, что не понимает, он винит самого себя» — и так далее. Трудная задача! И странным образом знакомая. Мы и вправду все это уже где-то встречали. Не это ли является (недостижимым) идеалом английского джентльмена, даже его неофициальной религией — вне зависимости от того, насколько искренне он восхищается, с безопасного расстояния, совсем иным Совершенным Человеком из Нагорной проповеди.

Мо-цзы о братской любви

Нет, Совершенный Человек Конфуция вовсе не кроткий и малодушный, но он знает, что же вновь объединит людей и приведет их к процветанию. Один из основных преемников Конфуция, Мо-цзы, учил, что мы можем узнать Бога и должны в своем поведении основываться на Его моральном качестве. Его воля — любовь, универсальная и не знающая различения: война противоречит Его природе, и ничто, кроме любви, не может быть эффективным. «Благородный Воин в Великом Обществе должен относиться к телу своего друга как к своему собственному», — говорил Мо-цзы. «В результате, когда он увидит, что его друг голоден и ему холодно, он его накормит и оденет». И сам Учитель, Конфуций, сказал: «Не делай другому того, чего не хочешь себе». Это было за четыре или пять веков до Иисуса из Назарета.

И согласно Конфуцию, эти идеалы вовсе не малоэффективны. Ум по своей природе содержит четыре принципа — доброжелательность, справедливость, выполнение норм поведения и морали и мудрость. Эти качества составляют священный закон, обитающий в сердце человека. Вместе с душой в человеке вместились и Небеса, став Внутренними Небесами, его собственным владением. Великое движение вовнутрь шло полным ходом, это было собиранием вовнутрь окружающего мира к Наблюдателю в его центре.

Сравнение даосизма и конфуцианства

Вторая стадия этого центростремительного движения представлена даосизмом, религией Дао, глубин под поверхностью ума, самого Ядра нашего существа. Конфуцианство интересовал ум, который является источником нашего поведения. А даосизм интересовала Изначальная Простота, которая и есть источник нашего ума — и всего остального.

В отличие от конфуцианства, у даосизма нет исторического основателя. Первый и величайший даосский мудрец, о котором у нас есть точные сведения, Чжуан-цзы, родился около 150 лет после смерти Конфуция; и самое известное даосское писание (не имеющее равных по глубине и очарованию), «Дао-дэ цзин», скорее всего, было написано не ранее чем через сто лет после этого. Но хотя даосизм появился позже, чем конфуцианство, и даже бросал вызов его преобладающей ортодоксальности, его истоки, несомненно, нужно искать в Китае периода до морали и самосознания, когда человек и Вселенная жили (более или менее) в гармонии.

Безусловно, даосизм — попытка, нет, не вернуться к этой утраченной невинности, но культивировать нечто, на нее похожее. Поэтому он во всем расходится со своим соперником. Даосизм пассивен, тогда как конфуцианство активно; спонтанен, тогда как конфуцианство хорошо продумано; не возвышает себя, тогда как конфуцианство возвышенно (и иногда и немного высокомерно); нейтрален, тогда как конфуцианство активно проповедует мораль; легок и обладает чувством юмора, тогда как конфуцианство серьезно; податлив, тогда как конфуцианство уповает на силу. Ключевое слово конфуцианства — долг, даосизма — недеяние. Можно сказать, что они являются полными противоположностями. Или, что лучше, можно сказать, что они отлично сбалансированы и дополняют друг друга, две половинки одной религии, которая притворяется двумя, развивающимися бок о бок. Вместе они идеально выражают китайский гений.

Путь

мудреца

Как у многих китайских слов, у «дао» есть огромное множество значений. В их числе: путь, способ, учение; То, как работает Вселенная, ее Единство и Источник и, наконец, что-то типа Сам Безличный Господь, Абсолютная Реальность (в переводе китайских протестантов Евангелия от Иоанна, Logos — Слово, ставшее плотью, — переведено как «дао»). На самом деле, Дао — не что иное, как Брахман-Атман индуизма и Пустота буддизма, облаченные в китайские одежды. Пустота — излюбленный синоним Дао, которое похоже на пустоту в сосуде, без которой он был бы бесполезным, и на неподвижную ступицу, без которой колесо не могло бы вращаться. Даосы также называют его Пустотой, Долиной; неисчерпаемым, бездонным и бесформенным Началом всех вещей, Естественностью, Постоянством, Изначальной Простотой, Покоем, Сокровеннее сокровенного, Важнее всего; Этим, а не Тем. Иными словами, оно прямо здесь. Это то, Что мы есть на самом деле, наша Истинная Природа, а также и Природа Всего.

Даосский мудрец ясно Это понимает и действует из Этого, и именно это и делает его мудрым. И как же он отличается от конфуцианского джентльмена! Он не имеет желаний, т. к. именно направленное вовне желание отвлекает внимание от Дао здесь, в Центре: заметьте, как он полностью согласен с Буддой, чье просветление, или нирвана, — полное избавление от желаний. У него нет мнений, т. к. он пребывает в Дао, которое, как источник любого мнения, абсолютно беспристрастно. Он праздный, т. к. любая намеренная активность испортит совершенное, спонтанное, естественное течение Дао: все, что ему нужно, это не стоять на пути у Дао. Он податлив, смиренен, не возвышает себя, подобно воде, и как вода, его Дао мягко стачивает сопротивление самых трудных препятствий. Он подобен ребенку, даже глупцу, т. к. человеческий разум — своего рода заговор против собственной основы, против Дао, который усложняет и искажает его совершенную Простоту. Его мудрость, его уравновешенность, его покой и мощь, его сила, которую можно принять за слабость, — все они исходят прямо из этой Пустоты в его Центре, не будучи испорченным человеческим вмешательством на выходе. Поэтому в конце концов они неотразимы.

Великий мудрец Чжуан-цзы, который был столь же остроумен, сколь и мудр, приводит этот пример:

Предположим, лодка пересекает реку, и с ней вот-вот столкнется пустая лодка. Даже раздражительный человек не рассердился бы. Но предположим, что во второй лодке кто-то есть. Тогда находящийся в первой лодке закричал бы, чтобы тот сохранял дистанцию. И если бы находящийся во второй лодке не услышал ни в первый раз, ни когда ему это прокричали три раза, со стороны находящегося в первой неизбежно последовала бы брань. В первом случае не было гнева, во втором он был; так как в первом случае лодка была пуста, а во второму занята. Так же и с человеком. Если бы он только мог идти по жизни пустым, мог бы кто-нибудь причинить ему вред?

Это пассивная, негативная сторона даосизма, искусство быть пустым. Его активная, позитивная сторона, искусство позволять Пустоте действовать за себя, прекрасно проиллюстрировано тем же Чжуан-цзы в его притче о поваре царя Вэнь-хоя:

Повар на кухне разделывал бычьи туши для царя Вэнь-хоя. Взмахнет рукой, навалится плечом, подопрет коленом, притопнет ногой, и вот: ежик! бах! Блестящий нож словно пляшет в воздухе — то в такт мелодии «Тутовая роща», то в ритме песнопений Цзиншоу.

«Прекрасно! — воскликнул царь Вэнь-хой. — Сколь высоко твое искусство, повар!»

Отложив нож, повар сказал в ответ:

«Ваш слуга любит Путь, а он выше обыкновенного мастерства. Поначалу, когда я занялся разделкой туш, я видел перед собой только туши быков, но минуло три года — и я уже не видел их перед собою! Теперь я не смотрю глазами, а полагаюсь на осязание духа, я перестал воспринимать органами чувств и даю претвориться во мне духовному желанию.

Вверяясь Небесному устройству, я веду нож через главные сочленения, непроизвольно проникаю во внутренние пустоты, следуя лишь непреложному, и потому никогда не наталкиваюсь на мышцы или сухожилия, не говоря уже о костях.

Хороший повар меняет свой нож каждый год — потому что он режет. Обычный повар меняет свой нож каждый месяц — потому что он рубит. Л я пользуюсь своим ножом уже девятнадцать лет, разделал им несколько тысяч туш, а нож все еще выглядит таким, словно только что сошел с точильного камня. Ведь в сочленениях туши всегда есть зазор, а лезвие моего ножа не имеет толщины. Когда же то, что не имеет толщины, вводишь в пустоту, ножу всегда найдется предостаточно места, где погулять. Вот почему даже спустя девятнадцать лет мой нож выглядит так, словно только что сошел с точильного камня. Однако же всякий раз, когда я подхожу к трудному месту, я вижу, где мне придется нелегко, и собираю воедино мое внимание. Пристально вглядываясь в это место, я не делаю быстрых и резких движений, веду нож старательно, и вдруг туша распадается, словно ком земли рушится на землю. Тогда я поднимаю вверх руку, с довольным видом оглядываюсь по сторонам, а потом вытираю нож и кладу его на место».

«Превосходно! — воскликнул царь Вэнь-хой. — Послушав своего повара, я понял, как нужно вскармливать жизнь!»

(Пер. В. Малявина)