РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ
Шрифт:
Возьмем величайшую и трогательную трагедию Софокла [44] — «Антигона». Когда вы слушаете речь Креона, вы отдаете ему дань справедливости. Он говори г: «Я воспретил хоронить человека, который изменил отечеству, он хотел нарушить нашу гражданственность, он вел на нас полчища врагов, он похоронен не должен быть». Но сестре этого проклятого человека — Антигоне — во что бы то ни стало нужно похоронить его, потому что закон считает величайшим преступлением перед богами, если ближайший родственник но похоронит мертвеца. Это — след анимизма: мертвец, которому не принесена жертва, — голодный, страдающий дух, который никогда не простит этого, который будет мучиться оттого, что его забыли. Поэтому сестринский долг, предписание самого древнего божества велит Антигоне исполнить долг. любви к брату. И она это делает. Тогда ее схватывают, и она гибнет, но гибнет и царь Креоп.
44
Софокл (ок. 496—406 до н. э.) —древнегреческий поэт–драматург. Восславляя мощь свободного
И это справедливо, по мнению Софокла, потому что не. смеет протестовать против государства человек. Гибнет Антигона, гибнет и Креоя, потому что противопоставил государство религиозным идеям. Справедливость торжествует, потому что они погибли оба, потому что справедливость есть гармония. Поскольку эти начала искажены, постольку люди гибнут, потому что представляют лишь одну сторону равновесия. В этой тяжбе выигрывает бог, который говорит: «Всякий, кто против государства или предписаний религии, прав он или неправ, неправ уже тем, что идет против закона, и он погибнет».
Но еще более замечательна другая трагедия — «Прометей». Здесь вы не можете сказать, кому сочувствует ее автор Эсхил [45] . Когда вы читаете «Прометея», вы видите героя, страдающего за правду. Зевс хотел уничтожить человеческий род, разгневавшись на него, но Прометей за него заступился, ему жалко стало людей. Он их, согласно мифу, превратил в полубожественные существа тем, что дал им огонь, основу техники, открыл множество ремесел и тайн, дал им надежды, которые их услаждают и спасают в минуты горькие, и за это Зевс его, как бунтовщика, приковал к горам Кавказа, где печень его терзают коршуны. Все сочувствуют Прометею — и дочери океана, и те самые силы, которые приковывают его. В будущем ему обещано освобождение через Геракла, который сам — сын божий. И, несмотря на это, Прометей — бунтовщик. И мы знаем, что, несмотря на резкие ноты справедливого протеста и всю антипатию, которую внушают посланцы Зевса, старавшиеся сломить гордыню любви, носителем которой изображен Прометей, он склоняет голову перед Зевсом в последней, не дошедшей до нас части трилогии, он признает правильность его суда. Но для этого необходимо было, чтобы вдруг из–за лика Зевса, как тирана, выдвинулся лик Олимпийского Зевса, бесконечно мудрого, бесконечно спокойного, чтобы мятущийся человек, титан Прометей, склонился перед ним и сказал: «Ты прав, господи». Таков внутренний смысл этой греческой трагедии, таков смысл той стороны греческой религиозности, которую можно назвать религией Зевса. Это есть религия гражданского порядка, распространяемого и на мир.
45
Эсхил (ок. 525—456 до н. э.) — древнегреческий поэт–драматург, «отец трагедии»; превратил трагедию из обрядового действа в драматический жанр.
Но помимо Зевса–отца у греков есть еще и богини. Этот бог–сын по преимуществу есть Аполлон, Феб.
Первоначально он сливается с богом солнца Гелиосом, но потом он стал главным образом божеством моральным. Этот бог света в смысле нравственном, интеллектуальном, бог наук, искусств, добрых нравов, внутренней чистоты, — словом, бог идеала; и вся религиозность, весь культ Аполлона сводились именно к почитанию чистоты, ясности, уравновешенности, человечности в ее самых лучших формах.
Изображается Аполлон главным образом двояко — или в качестве человека, только что переходящего от юности к зрелости, т. е. в расцвете, причем ему придаются черты такой красоты, какую только мог себе представить грек; тогда он изображается в моменты величайшего спокойствия и самодовлеющего самолюбования; или ему придавались черты грозные, черты борца–победителя.
Аполлон есть выражение воли Зевса, это —сын, который его волю передает миру через пророков, поэтов. Поэт рассматривался как пророк, как глашатай тайн божеских, и это бог–сын Аполлон внушал такие мысли пророкам.
С другой стороны, он и на битву направляет, когда она справедлива, когда она идет против варваров, против пиратов, против мятежа. Величайшие изречения, которые ему приписывались, гласят: познай самого себя, держись во всем золотой меры! Это глубоко греческая философия: концентрация в себе, гармоничность, сочетание своих усилий с внешними, нежелание выходить за границы, поставленные тебе космическим порядком.
Ярким выражением греческой религиозной мысли явилась скульптура. Как вы знаете, никогда и нигде скульптура не играла такой роли и не достигала такого высокого расцвета, как в Греции, и это потому, что из богов Греция делала реальный идеал для своего юношества, старалась, приняв известное гражданское равенство, развить из всех граждан наилучших патриотов и воинов.
Афиняне сделались народом–педагогом. Громаднейшее внимание уделялось физическому, умственному и нравственному воспитанию молодого поколения. «Настоящие силы страны — в ее сынах», — говорили греки. Воспитать храбрых юношей, готовых неустанно защищать родину, а с другой стороны, граждан, которые могут править, . которые умеют уживаться внутренне, которые чтят богов, т. е. блюстителей справедливости, которые чисты в жизни, — вот цель греческой государственности.
Поэтому, изображая богов, они придавали им вид людей, которые не имеют ни смерти, ни старости, никаких изъянов и пороков. Это — челочек в его полном выражении, в его законченном торжествующем выявлении, —человек, каким он должен быть, каким он хотел бы быть. И в этом — непередаваемая, непобедимая мораль греческой скульптуры. И до сих пор мы не поднялись выше этого, это есть мечта о человеке, в котором дух и тело одинаково развиты, гармонично сплетены и дают аккорд красоты чарующей.
Таким образом греческая гражданская
Однако к этому не сводилась вся греческая религиозность, у нее была еще другая сторона, более буйная, более романтическая и более скорбная.
Разве мог грек, в конце концов, признать, что все в мире хорошо? — Если свет существует, то существует и тьма, — разве мог он, создавший идеал бессмертного бога, не считаться с тем, что человек ость смертное существо? Замечательно, что греки часто употребляют выражение «смертный» вместо слова «человек». Были и у греков представления о бессмертии дущи, но, поскольку мы знаем олимпийский мир, поскольку вчитываемся в Гомера, в трагиков, утешительного о бессмертии души там нет ничего! Там вы находите изображение души после смерти, которое является прямо удручающим, как в Одиссее, в виде сонма бесплотных духов, которые бродят в недрах земли, страдают от холода и голода, слетаются, как некормленые птицы, на приносимую им живыми жертву. Это — мир, о котором даже царь говорит, что он предпочитал бы быть самым последним свинопасом, чем царем на том свете. Это — скорее представление о страданиях, о наказаниях. Правда, при этом есть какая–то бледная тень счастливого загробного общества, где наиболее заслуженные люди имеют сравнительно спокойное существование, на что указывает великий миф о Геракле, который после трудовой жизни сжег себя на костре вследствие больших мук, которые испытывал, но потом, прямо с костра был возведен в величие бога и сидел по правую руку отца; он был признан богом за законного сына, искупителя человека и спасителя. Миф о Геракле совпадает во многом с мифом о Христе. Но государственная религия Греции, как таковая, которую мы знаем из поэзии и скульптуры, мало интересовалась вопросом о потустороннем мире; она не старалась государственность свою основать на страхе ада и рая, а исключительно на гармонии чувств, законности и справедливости.
У греков самыми важными формами земледелия было земледелие хлебное, с целым рядом торжеств, относящихся к Деметре, богине злаков, матери богов, и затем виноделие, в центре которого стоит бог Дионис (или Вакх).
Тут мы встречаемся с новой полосой религиозности, на которую надо обратить внимание. В великом мифе о Деметре, из которого развились элевзинские таинства [46] , рассказывалась такая история. Бог преисподней похитил любимую дочь этой богини — Кору. Богиня–мать по всей земле разыскивает дочь, претерпевает множество всяких страданий и не находит Коры. Наконец, всезрящее солнце, которое половину времени проводит на небе, а половину — под землей и видит, что там делается, говорит Деметре, что Кора там, на том свете. Тогда Деметра обращается к богу справедливости, Зевсу, и просит вернуть ей дочь. Зевс отвечает, что готов приказать своему брату Гадесу, царю преисподней, вернуть Кору, если она ничего еще не вкусила на том свете, но если она уже вкусила, то сделать этого нельзя. Оказывается, что Кора уже съела там плод, и поэтому все, что возможно сделать для Деметры, — это чтобы Кора половину года оставалась под землей, а половину года проводила у своей матери. Этот миф на самом деле есть представление о хлебе, который сеют; следовательно, он умирает, погребается в землю, ждет там своего времени и потом снова возникает к жизни. Таким образом. Кора представляет смерть и воскресение зерна, а Деметра — божество, которое как бы сеет, погребает под землей свою любовь и ждет радости свидания с нею по воскресении ее. Но вместе с тем ведь Деметра скорбит по поводу исчезновения своей дочери под землей, скорбит скорбью матери по поводу смерти своей дочери! «Не родится, еще не умрет». О человеке, который умирает, говорят, что это Гадес, бог мертвецов, забрал его к себе. Гадес есть царь демонов, которые утаскивают к себе под землю человека. Все переживания матери в данном случае есть выражение скорби по поводу того, что существует смерть на земле. Но оказывается, что положенное в землю возникает вновь, выйдет вновь из земли, воскреснет, возродится к новой жизни. И вот это — чрезвычайно важная сторона элевзинских таинств, именно возвещение в образах той истины, что смерти на самом деле нет, смерть есть вещь временная, что человеческая душа бессмертна и что в конце концов когда–то все почившие воскреснут так, как воскресает зерно, павшее в землю, как возвращается весна после того, как зима все скосила.
46
Элевзинские (элевсинские) таинства (мистерии) — тайные культы древнегреческой религии, в которых действовали только посвященные. Мистерии характерны для древних религий; из древних мистерий Многие элементы были заимствованы христианством.
В элевзинских мистериях участники предавались отчаянию по умершим, ходили по ночам в похоронные шествия, но затем перед ними изображалась картина воскресения. Это был великий праздник, тот самый, который празднуется и у нас под именем «воскресения Христова».
Параллельно этому и в виноделии есть разительное явление: превращение винограда в вино, причем при растаптывании, раздавливании плодов течет как бы кровь, и, кто напьется этой крови, тот является причастником божества, как причастник божества есть и тот, кто ест хлеб. К этому откровению можно прийти так: природа — это тело бога, ее создателя; человек питается, вкушает ее часть, вкушает от тела бога. С вином же еще проще: когда человек пьянел, начинал плясать, становился весел или приходил в уныние, плакал, он чувствовал, что словно какой–то дух в него вселился: вино им овладело, в нем дух (по–латыни spiritus), — отсюда и название напитков спиртными. А раз в напитке есть дух, демон, овладевающий человеческой душой, то ясно, что пьющий вино не только плоть в себя впитывает, но и дух божий. И вот когда собиралось новое вино и его пили, причем в восторге опьянения, в веселых плясках доходили иногда до драк, то это значило, что все были богоодержимыми.