Религия
Шрифт:
Добыв для Старки этот лакомый кусок, Тангейзер уехал из лагеря, направив Бурака в темноту, к Калькаракским воротам. Поскольку Мустафа был полностью занят фортом Святого Эльма, с восточной стороны Эль-Борго почти не патрулировали, и он доехал без приключений. Дня хватит, чтобы отыскать Орландо Бокканера. В любом случае, не больше двух-трех дней. Мальчик вырос в Эль-Борго, скорее всего, находится в городе и сейчас. А потом он заберет всех, кто ему дорог, из этого безумия и предоставит все остальное воле Господней.
Когда он наконец добрался до Английского обержа, улица Мажистраль была пустынна, небо над
Он вошел в трапезную и обнаружил, что Борс с Никодимом играют в триктрак. На лице Борса застыло выражение невыносимого страдания, свойственное только азартным игрокам, находящимся награни поражения. Уронив голову на стол, рядом спал третий человек, которого он не знал. Его рука завершалась забинтованной культей. Из ниоткуда выскользнула Ампаро, обвила его руками, он обнял ее и поцеловал в сочные губы. Она почему-то была прекраснее, чем обычно. На ее худое несимметричное лицо падал свет свечей, вмятина в лицевой кости терялась в тенях; он поймал себя на том, что ему не хватает этого недостатка ее лица, — он сожалел бы, если бы тот вдруг исчез. В волосах у Ампаро торчал костяной гребень, и Тангейзер был тронут. Он отпустил ее, а она с большой неохотой отпустила его. Он приставил дамасский мушкет, завернутый в одеяло, к стене.
— Ага, — сказал Борс, — великий хан вернулся. — Подтеки высохшего пота оставили дорожки на его припудренном порохом лице, и он походил на гигантского непослушного ребенка. — Что нового в Мекке?
Тангейзер увидел бутыли в оплетке.
— Вино осталось?
— Нет.
— А ужин?
— Повар занят.
Никодим бросил кости, Борс грубо выругался и грохнул кулаком по столу. Ночь стояла теплая, и Тангейзер подумал о своей прохладной ванне. А почему бы нет? Он отстегнул ятаган и расстегнул пуговицы на кафтане, посмотрел, как Никодим неспешно и умело бросает белые кости на доску для триктрака, и сказал по-турецки:
— Никодим, дай ему выиграть. Представь, что перед тобой маленький мальчик, которого ты нежно любишь.
— Да он и играет, как маленький, — ответил Никодим. — Но почему я должен ему поддаваться?
— Тогда все сразу успокоится, в эту ночь мне хотелось бы тишины. Кроме того, это было бы разумным вложением для получения прибыли в будущем.
Борс кинул кости и снова выругался.
— Эти кубики заговоренные! Что тебе сказал этот греческий пес?
— Он сказал, что хотел бы тебя поиметь, но только ждет, когда ты помоешься.
— Он и так уже меня поимел, не меньше дюжины раз. Наверное, придется одалживать золото.
— А вы играете на золото?
Борс скривился, его громадные грязные лапы легли на доску.
— Я спросил, что нового? Нового что?
— В Калабрии уже подогревают нам обед, — ответил Тангейзер.
Борс моментально забыл об игре. Посмотрел на него мрачно.
— А рулевой?
— Компас есть. Я буду вашим рулевым.
— Великолепно.
— И еще я узнал имя сына графини.
Борс снова уставился на доску, плохо скрывая раздражение, потом вытянул руку, словно собираясь сунуть ее в гнездо скорпионов. Черные кости
— Мне плевать, — пробурчал он.
— А где Карла?
— Она спит, — ответила Ампаро.
— Тогда пойду приму ванну, — сказал Тангейзер.
Борс, не обращая на него внимания, сгреб кости в кожаный стаканчик. Что-то недобро бурча, с грохотом положил его перед Никодимом.
— Кидай и будь ты проклят, мусульманский дьявол.
Тангейзер заметил тревогу на лице Ампаро и улыбнулся.
— Посочувствуй ему, — сказал он. — Борс был лучшим игроком в триктрак в Мессине, во всяком случае так он считал.
— В который раз я оказываюсь среди обрезанных, — проворчал Борс. — И где? На бастионе католической веры! Это нарушает всякий естественный порядок вещей. — Он посмотрел, как покатились кости, затем замер, словно кот, следящий за раненой мышью, когда Никодим сделал поразительно неудачный ход. — Иди, иди в свою ванну, — сказал Борс, — а мужчинам предоставь заниматься мужскими делами.
Тангейзер зашел в свою келью, разделся, взял полотенце и пошел в сад. Оказавшись там, он заметил блеск посеребренной слоновой кости. Ампаро уже забралась в бочку под звездным небом. Он остановился. Это было что-то новое и странное. Ванна была не тем, чем он имел привычку делиться. Он был бы счастлив, если бы женщина намылила его, потерла, умаслила, сделала массаж, но плескаться с ней в одной воде? Лицо Ампаро появилось над окованным железом краем бочки, ангельское, бледное, прелестное в лунном свете. Совершенно ясно, она понятия не имела о непозволительности своего поступка, но в подобной бесхитростности и состояла большая часть ее непревзойденного очарования. Попросить ее уйти — это было бы нехорошо, и еще хуже — отказаться самому зайти в воду. Он подошел и попробовал воду рукой. Она была все еще теплой после жаркого дня. Тело будет приятно освежено, а не шокировано, от подобной перспективы его мучения только еще больше усилились. Но в этот миг тот же серебристый свет, который освещал ее лицо, заблестел на двух великолепных белых полукружьях. Они возникли из воды, словно награда герою из какого-нибудь древнего эротического мифа, и все муки выбора разом исчезли, как тень исчезает с экрана. Откровенный взгляд, который она устремила на его быстро увеличивающийся член, словно высмеивал его неуместную брезгливость, и, не размышляя больше, он перевалился через край бочки и шумно приземлился рядом с ней.
Он думал, что ванна чудесным способом расслабит его конечности и освободит разум от всех волнений. Но молочно-белое сияющее тело, прижавшееся к нему, разом лишило Тангейзера обеих возможностей. Он удержался от того, чтобы немедленно накинуться на нее, и позволил своим рукам пройтись по бедрам Ампаро, оставшимся под водой.
— Ты сегодня уничтожил турецкие пушки, — сказала Ампаро.
Это было не то воспоминание, к которому он хотел бы возвращаться. Прижимаясь губами к ее шее, он только невнятно простонал.
— Это было страшно? — спросила она.
— Страшно? — пробормотал он, озадаченный. Может быть, она старается утешить его? — Мы убили много народу, — сказал он. — Но тебе не стоит забивать голову подобными житейскими мелочами.
Он поцеловал ее шею. Пробежал пальцами по волосам. Ее грудь оказалась у него под рукой, словно по собственной воле, и он вздохнул из глубины души, переполненный счастьем. Но его продолжал смущать ее вопрос. Он не привык, чтобы она спрашивала о чем-то конкретном.