Религия
Шрифт:
— Мое верное место в мире — здесь, — сказала она.
Он воспринял это, мрачно глядя сквозь кофейную чашку. Чашка была крошечная, изящная, она казалась абсурдно нематериальной в его загорелой до орехового оттенка руке.
— Орланду не вернется, — сказал он. — Во всяком случае, в целости.
— Мое место здесь, увижу ли я Орланду снова или нет. — Она наблюдала, как он силится сдержать мрачное разочарование. Тангейзер был не из тех людей, которые предаются отчаянию, — на самом деле его несгибаемость перед лицом несчастий ее поражала, — поэтому Карлу так задело его подавленное
— В этом я сильно сомневаюсь. — Голос его звучал резко, и она ощутила, что ее отталкивают. Но он пояснил: — Вы никогда не видели, что турки делают в завоеванном городе. Вас будут насиловать часами, может быть, днями. Потом, если повезет, вас прирежут. Если не повезет, вас продадут и отправят в какой-нибудь бордель в Северной Африке.
Она содрогнулась от грубости его речи.
— Но покинуть Мальту невозможно.
— Неужели вы мне больше не доверяете? — спросил он.
— Конечно, это невозможно. — Она улыбнулась, но он не ответил ей тем же. — Нет. Бог наделил меня призванием, Он меня позвал, и моя жизнь предстала в ином свете. Вот почему я должна остаться.
— Вокруг нас полным-полно призванных, — сказал Матиас. — Они рубят друг друга на куски, пока мы сейчас разговариваем.
— Я не собираюсь никого рубить на куски, — сказала она. — Я только хочу служить людям, тем, кто идет на мучения по стопам Христа. Я приму любое испытание, что ниспошлет мне провидение.
Он отвернулся, вытряхнул гущу из кофейной чашки и снова наполнил ее из медной турки. Потом уставился в свой кофе, избегая ее взгляда. Карла понимала, Тангейзер считает ее просто дурой, но в кои-то веки она знала, что делает все правильно.
— Матиас, прошу, выслушайте меня. — Он поднял на нее глаза. Она продолжала: — Вы сделали все, что только может сделать человек, и даже больше. Вы вывели меня на широкую дорогу, были моим наставником и хранителем. Я искала своего сына и потеряла его снова, но мне было даровано нечто другое — нечто бесконечно ценное, чего я никак не ожидала найти. — Она вспомнила их первый разговор в розовом саду. И добавила: — Можно сказать, что это милость Божья.
Матиас кивнул. Он ничего не ответил.
— В ответ на мои мольбы отыскать Орланду Он привел меня к пониманию, пониманию моей собственной души, моего места в сердце Господа и среди всего сущего, — так что я вовсе не считаю произошедшее поражением. И вы тоже не должны.
— А Ампаро? — спросил он. — Должна ли она тоже остаться и умереть среди фанатиков?
— Я не фанатична.
— Я говорю о тех, кто обращает город в прах, вырывая его друг у друга.
— Ампаро всегда была свободна. Я не приказываю ей. Она любит вас, Матиас. — Она помолчала. — Я люблю вас. Я люблю вас обоих.
Матиас вздрогнул, словно ее слова лишь добавили ему страданий. Он снова принялся разглядывать кофейную чашку.
— Что же касается нашего соглашения, — продолжала она, — я с радостью исполню ваше желание. Мы можем пожениться прежде, чем вы уедете, и подписать все бумаги. Вы получите
Он махнул рукой.
— Мы сейчас выше подобных мелочей. К тому же вы заслуживаете партии лучшей, чем я. Вы должны найти какого-нибудь благородного человека. Более чем благородного. Хотите получить мое благословение?
— Я ценила бы его дороже всего на свете.
Он улыбнулся улыбкой старика.
— Тогда оно ваше, целиком и полностью, — сказал он. Потом поднялся. — Еще остались дела, которые я должен исполнить. — Он поклонился с какой-то первобытной галантностью, которая уже трогала ее раньше. — Вы меня извините?
Карла тоже поднялась.
— Разумеется. Мне все равно пора идти в госпиталь.
Он предложил ей руку.
— В таком случае окажите мне честь и позвольте проводить вас.
Карла взяла его под руку, это было приятно. Она боялась, что никогда больше не увидит его. Она все еще желала его любви. Зато она примирилась сама с собой. О большем она и не мечтала.
Когда она пришла в лазарет, Лазаро сказал ей, что Анжелу умер.
Тангейзер с Борсом сидели между зубцами крепостной стены Сент-Анджело, словно два мальчишки-бездельника, их ноги свисали над прозрачной синей водой, которая плескалась в сотне футов под ними и уходила еще глубже. Они передавали друг другу кожаный мех с вином и глиняную плошку с оливами, наблюдая, как солнце садится за холм Скиберрас. Охряной дым от осадных орудий придавал солнечному диску некое вековечное сияние. С кавальера у них за спиной плюнула огнем и железом пушка. Форт Святого Эльма на другой стороне залива казался всего лишь кучей беспорядочно наваленных камней, но из каждой прорехи в разрушенной стене дышало неукротимостью его защитников.
— Вот ведь парадокс, — заметил Тангейзер, — люди, обреченные на смерть, с таким упорством цепляются за жизнь.
— Слава, — сказал Борс.
Он посмотрел на Тангейзера, и сердце Тангейзера дрогнуло от нежданной тоски в диких серых глазах и грубом лице северянина.
— Все смертные оковы разрушены, все смертные долги прощены, — продолжал Борс. — Не добыча, не честь, не огромная известность, но восторг и предчувствие Божества. Вот она, слава. — Он набрал в рот вина, проглотил, утер губы. — Но ты и сам знаешь эту радость, так же как я. Только попробуй возразить, и я назову тебя лжецом.
— Слава — это всего лишь миг, который можно познать лишь в аду.
— Очень может быть, но только что еще в мире сравнится с этим? Деньги? Известность? Власть? Любовь женщины? — Он засопел. — Миг, да, но стоит хоть раз увидеть его свет, как все остальное покажется мрачным.
Мрачность Тангейзера имела иные причины.
— Пытаться поймать этого мальчишку — все равно что пытаться ловить вшей на чужом лобке. Противно, рискованно — и никакой надежды на успешное завершение.
— Вши обычно сами тебя находят… Хотя мальчишка этот был к нам еще ближе. — Борс сделал очередной чудовищный глоток и протянул мех Тангейзеру, который отрицательно помотал головой. — Так мы отправляемся в Калабрию? — спросил Борс. — А прекрасные нежные дамы едут с нами?