Реликт 0,999
Шрифт:
— Не прибедняйся, обычный! — Прервал ерничание вождя Ник. — Вы и без нашей помощи обойдётесь. Кстати, я слышу, ты изрядно помягчел, бескомпромиссный истребитель пленных, апологет геноцида, — выдал ответную подначку файвер.
— Старею, сентиментальным становлюсь, — скорчил трагическую гримасу Дан, — о непреходящих ценностях задумываюсь.
Лада фыркнула. Она помнила, как резко муж выставил из горницы волхвов, едва те вознамерились поучать: «На этом и закончим знакомство. Вы специалисты по душам, а я по телам. Прощайте!»
— Если без
Та встреча оказалась последней. Прощаясь, файвер обнял вождя, поцеловал Ладу в щеку:
— Таким ты гораздо более симпатичен, Даниил Каменев. А твою жену обожаю за разумность. Вы на редкость сбалансированная пара, друзья. Ну, мне пора…
И лишь воздух всколыхнулся на том месте, где исчез крупный мужчина с приветственно вскинутой рукой.
Нежданная болезнь, смертельный недуг поразил семью вождя. Им с Ладой и семидесяти не исполнилось, жить бы да жить, а вот — не сложилось. Первым заболел Дан. Терпеливый и неприхотливый примитивист молча переносил зародившуюся в желудке боль, списывая её на привычный гастрит, пока Лада не обратила внимание на его руку, прижатую к животу. Заподозрив неладное, она настояла на обследовании. Обнаружив неоперабельную опухоль — впала в депрессию. Дан же отнесся к новости философски:
— Значит, время пришло. Надо успеть срочные дела закончить, — и максимально ускорил темп жизни, отринув уговоры жены поберечь себя.
А та напрочь утратила покой, пыталась найти лекарство, заставляла принимать всё новые и новые отвары, настои. Муж проглатывал их, чтобы не тратить время на споры. Лада постоянно была рядом, проверяла его состояние, кормила по часам и так истерзала себя, что стала физически воспринимать боль, которая безжалостно грызла внутренности Дана.
Когда вождь, встревоженный резким похуданием жены, спохватился — у неё нашли такую же опухоль, которая тоже не подлежала лечению. Это новость сразила Дана сильнеё, чем собственная болезнь. Он бросил все дела на Здравко, полностью отрешился от общения с селянами. Его не интересовали слухи и мстительные сплетни, поползшие по общине.
Из посетителей допускались лишь дочери и внуки. Супружеская чета таяла с каждым днём. Теперь уже фельдшер приносил травки, предлагал отвары, настои, но Дан гнал его прочь. Лада сгорала быстрее мужа, и тот вместе с нянькой сутками сидел, а как не стало сил — лежал рядом с любимой, спеша помочь, исполнить любое желание. Она всё реже приходила в сознание и стала даже в забытьи стонать. Дан не жалел обезболивающих, держа инъектор под подушкой.
Это был её личный запас, с которым она собиралась уйти из жизни в последний день перед катастрофой. В памятный день, когда супруги встретились,
Бодрствуя, Дан гладил беспамятную Ладу по седой голове, рассказывал, как любит её, сколько счастья она подарила ему, и жалел, что скуп был на такие слова раньше. Нечто странно-сказочное чудилось ему в одновременной болезни:
«Они жили долго и счастливо, а умерли в один день…»
Вождь терпеливо дожидался этого дня. Уже и ему не хватало сил на бодрствование, он чаще и чаще уходил в беспамятство. Однажды сиделка затеребила Дана за плечо — жена пришла в себя, жалобно просила, заливаясь слезами без рыданий:
— Данчик, милый мой, мне так больно. Убей меня, не мучай. Ты же знаешь… Пожалуйста, — и вновь ушла в забытье, глухо постанывая.
Примитивист знал, насколько Лада боялась боли, и преклонялся перед её мужеством — ведь она родила пятерых детей. Он понимал, что действие наркотика слабело с каждой инъекцией, так уж нелогично устроен человеческий организм — ко всему привыкает. Глядя на влажные дорожки слёз, пролёгшие по впалым щекам жены, Дан сполз с постели, встал, дождался, пока прекратится головокружение. Велел сиделке выйти. Аккуратно ступая, держась стены, прошел до своего сундука, опустился на колени. Отдышался, уперся руками в крышку и поднял её, вложив почти все силы.
Компакт-ружье хранилось здесь, рядом с несколькими древними бумажными книгами, которые поисковики обнаружили в Суздальском музее старины. Скользнув пальцами по обложкам, Дан вынул любимое оружие. Со стоном поднялся с пола, вернулся к постели. Зеленый светлячок индикатора раздражал примитивиста пронзительной яркостью:
«Аккумулятору хоть бы что, а мы уже исчерпали себя, — горько поразился он непонятной, однако явной связи вещей и событий, некоей символичности: — Ружье, инъектор, смерть. И всё вокруг нас с Ладой. Тогда я её спас от ублюдков, сейчас — спасаю от боли…»
Почти неслышные шелчки выстрелов прекратились быстро — парализующие заряды кончились. Малюсенькие оперённые флакончики выстроились в короткий ряд на худом бедре Лады.
«Всего пять. Ей хватит, чтобы уже не проснуться… Прощай, любимая! Жаль, что загробной жизни нет…»- его сухие пальцы неторопливо выдернули опустевшие флакончики, спрятали в карман.
Лада успокоилась, перестала стонать. Её дыхание становилось всё мельче, затем совсем прекратилось. Дан приложил ухо, слушая редкие удары сердца. Затихли и они.
Муж повернул голову жены к себе, отодвинулся, чтобы видеть её спокойное лицо. Руки сами нашли уголок простыни, промокнули глаза — слёзы, которые вождь никогда не позволял себе прежде, быстро прокладывали путь по щекам. Ноги устали, подогнулись. Никогда прежде, ни перед кем Дан не преклонял колени, а вот сейчас ослабел — словно стержень выдернули из него, и в тело влился курареподобный яд. Последние усилия воли вождь истратил, чтобы убедить незнакомого ему человека, стоящего на коленях у тела, которое столько лет звалось Ладой: