Реликвии тамплиеров
Шрифт:
Мадам подумала и улыбнулась почти тепло:
— Ну ладно… Да и почему нет? У меня всегда была слабость к таким, как вы. Наверху уже есть пара девиц. Так что если вы туда подниметесь, никто и ухом не поведет.
Она сунула руку глубоко за корсаж и опустила в мою ладонь теплый ключ.
— Два лестничных пролета наверх, четвертая дверь, — громко прошептала она и подмигнула. — Ох уж эти мне испорченные молодые люди! И такие красивенькие! Какая жалость, а? Я сама принесу вам вина. Ну все, ступайте наверх.
Мы прихватили свои бокалы и флягу с вином
В коридоре было полутемно. Из-за первой двери доносились ритмичное кряхтенье и вскрики. За второй пела женщина, низким, мягким голосом; слов было не разобрать. За третьей царила тишина. Наша была четвертой. Я поспешно повернул ручку. Внутри горела единственная свеча. Я пнул дверь каблуком, и та захлопнулась. Звук удара привел меня в чувство: вот наконец мы и пришли. Добрались — после многих недель страстного желания и целой жизни невыразимо путаных и преступных мыслей. Я стоял, чувствуя себя каменным истуканом, а Анна скользнула к огромной кровати, украшенной грубой резьбой, на ходу расстегивая пояс. Меч с грохотом упал на пол.
— Иди ко мне, любовь моя, — хрипло произнесла она, нащупывая пальцами шнурок котты. Потом одним движением стянула ее с себя, и та медленно сползла на пыльный пол.
Анна села на постель. Ее кожа казалась очень белой, оттененная чернотой волос и зеленью чулок. Грудь все еще стягивала полоса льняной ткани. Она склонила голову на плечо, изучающе глядя на меня. Лицо ее вдруг сделалось каким-то чужим, на щеках от возбуждения пылал румянец. Я почувствовал, что мое лицо тоже вспыхнуло, и отступил к двери.
— Что с тобой, Петрок? — напряженно спросила она.
У меня в животе все сжалось. Кожа горела и шла мурашками, я так покраснел, что от лица исходил жар. Желание, кажется, превратилось в обычный страх. Руки вдруг сами собой взлетели к груди, и ладони соединились — совершенно рефлекторным жестом, позабытым за долгие месяцы. Совершенно сбитый с толку и смущенный, я прижал их к груди и почувствовал, как колотится о ребра сердце.
— Не знаю, что делать дальше, — наконец признался я.
Наши взгляды встретились. Так мы и смотрели друг на друга, не отрываясь, и сердце все отсчитывало секунды моего бесконечного постыдного бездействия. Потом лицо Анны разгладилось, она улыбнулась и протянула ко мне руки.
— Все, что надо сделать, — это подойти ко мне, любимый.
Так я и поступил, чуть не запутавшись в складках котты Анны. И сел на кровать рядом с ней. Я весь дрожал как в лихорадке, а она притянула меня к себе, прижимаясь все сильнее и сильнее. Потом отпустила, молча расстегнула мой пояс и, словно раздевая ребенка, потащила мою котту вверх, стягивая с меня.
— Ну давай, — прошептала она, заводя мои руки себе за спину, где льняная полоса была завязана узлом. Я подергал его
Чуть позже Анна пошевелилась, по-прежнему зарывшись лицом в подушку.
— И на сколько это потянет в плане покаяния, брат Петрок?
— На три года, дитя мое. По меньшей мере.
Глава пятнадцатая
Свеча догорела, и фитиль уже плавал в лужице расплавленного сала и коптил. Мы с Анной лежали, наблюдая за тенями мотыльков, плясавшими по потолочным балкам. В конечном итоге, пересилив себя, мы разделись догола, и теперь никакие шершавые и пованивающие покрывала не защищали нас от холода.
— Если бы мой дядя нас сейчас видел… — сказала Анна, прижимаясь ко мне.
— Император? И что бы он сделал? — лениво отозвался я.
— Приказал бы сунуть тебе в глаза раскаленное добела железо, чтоб ты ослеп. А потом тебя бы кастрировали. Потом засунули куда-нибудь подальше и поглубже, слепого и без яиц, и дали бы время поразмышлять над смыслом жизни. А потом он приказал бы тебя удавить.
— Ох!
— Он бы и со мной то же самое сделал, конечно, исключая кастрацию. Если тебе от этого легче.
— Не думаю.
— Не беспокойся, любовь моя. Я ему не скажу. А ты?
— Ну, если только на следующей аудиенции разговор зайдет именно об этом…
Она захихикала.
— Он, конечно, считает меня мертвой.
Я смотрел на пляшущий огонек свечи, бросающий отсветы на стропила. Кто-то пытался изобразить там похабную сценку, но бросил на полпути. Можно было еще различить в осыпающейся розовой краске женскую грудь и лицо мужчины с выпученными глазами — нелепое и смешное отображение любовного экстаза. Надеюсь, у меня некоторое время назад было не такое лицо.
Некоторое время назад, когда я любил племянницу византийского императора. А она любила меня. Безмерность, огромность случившегося ударила меня, как камень из пращи. Я, Петрок из Онфорда, беглый монах, преступник, обвиненный в убийстве, сын крестьянина-овцевода с торфяников Дартмура. Как такое могло случиться? Племянница императора! Я как-то совсем позабыл про это. Тоненькое существо с огромными глазами, которое команда «Кормарана» знала под именем Микала, стало теперь моим самым дорогим человеком.