Рельсы под водой
Шрифт:
Алешка ждал, ждал, а потом, оглядевшись по сторонам, нетерпеливо расковырял дырку в пакете и наклонил велосипед еще больше, чтобы песок побыстрее наполнил страшный сосуд. Но, вместо того чтобы ровно засыпать урну, пакет чересчур перевесился и вывалился из ящика. Оставшийся песок рассыпался по бетонной плите причала.
– Вот балда! – не выдержал я. – Хорошо хоть горшок не завалил. А то б еще череп выкатился и упал в воду. Поплыл бы за ним?
Пришлось горстями собирать песок и досыпaть остатки. Хоть мы и торопились, это заняло довольно долгое время. Наконец дело было сделано.
Прежде
Я посмотрел на него с удивлением.
– Это еще зачем?
– Пусть будет. В гроб ведь кладут иногда освященные свечи. Или какие-то памятные вещи. Сердолики освящены морем. Это тоже святыня. А глаз – как талисман. Покойному будет приятно, что мы о нем позаботились, и его дух не станет топить корабли. А главное, не явится к нам.
Мы крепко примотали поддон веревкой и надели сверху сетчатую авоську. Затем кое-как перевернули тяжеленный горшок набок. Алешка завязал ручки авоськи снизу на три узла и беззвучно прочитал «Отче наш». После этого мы скатили его в море. Горшок увесисто, тяжело плюхнулся, распугав чаек на пирсе, и быстро пошел ко дну. Вскоре, всполошив мутноватые облака песка, он уже лежал под водой – в самой лучшей, самой прозрачной, чистой и светлой могиле, какая только могла быть.
Мы постояли немного, сняв капюшоны, а потом побрели домой пешком, по обе стороны от велосипеда. Говорить не хотелось, но я все же спросил:
– Какое сегодня число?
– Двенадцатое вроде. А что?
– Давай приходить сюда? Каждый год в этот день. Всегда, что бы ни случилось. Ведь у него здесь нет никого, кто бы принес на могилу цветы. А ведь наверняка у него остались дети, внуки, друзья. Может, они до сих пор верят, что он жив.
– Или ищут его могилу по разным городам.
– Но никогда не найдут. А так хотя бы мы…
– Погребенным в море бросают в воду гвоздики. И пускают венки. А мы будем приносить вместо цветов…
– Сердолики. Каждый год. Давай?
– Давай.
И больше мы не проронили ни слова. До самого дома.
Глава 2
«Бэзмиля, бэзмиля, бэзмиля…»
Когда мне было шесть, я боялся Розу еще больше. Помню, как-то вечером бабушка отправила меня к ней за солью. Роза с Раминой только переехали сюда, я их еще толком не знал.
На стук никто не отозвался и, приоткрыв скрипучие ворота, я протиснулся во двор, прошел мимо кустов и поднялся по ступенькам к дому. Дверь оказалась не заперта, и я вошел внутрь, робко позвав:
– Роза!..
Молчок. Никто не ответил.
Уже тогда я обращался к Розе по имени. Даже Рамина звала ее обычно не мамой, а Розой или еще иногда – «дaе» [3] .
В доме было тихо и пусто. В прихожей не горел свет. Я уже собрался развернуться, как вдруг услышал странные звуки – было похоже, будто кто-то бормочет заклинания. Низкий заунывный голос угрожающе завывал:
– Бэзмиля, бэзмиля,
3
Мама (цыг.).
«Наверное, Роза вызывает шторм, как всякие заклинатели», – подумал я.
Было до жути страшно и одновременно любопытно. Пересилив себя, на цыпочках я прошел через прихожую и заглянул в комнату. Она была проходной и вела дальше, в коридор, откуда падал еле уловимый, неясный свет. Громко сглотнув, я большими шагами пересек комнату: в коридоре светилась узкая щель приоткрытой кухонной двери, из которой клубился влажный, горячий пар. Там же, за дверью, видимо, коптила керосиновая лампа: тусклый отсвет мерцал на полу неровной рябью, моргая и покачиваясь. Но вот сквозняк дохнул по ногам – и ползущие вдоль паласа облака испуганно разметались.
– Бэзмиля, бэзмиля, бэзмиля… Смилям, смилям, смилям, смилям!..
«Ну точно! Зелье варит!»
Теперь я уже не мог идти на попятную. Хотелось подобраться еще ближе – заглянуть в щелку, раз уж пришел! Но половица под ногами предательски скрипнула.
– Кон дый? [4] – раздалось сердито.
«Это она мне? Сейчас выйдет и поймет, что я подглядывал! Брызнет на меня своим зельем и заколдует! Превратит в прыщавого скaта, утыканного шипами, в морскую лисицу!»
4
Кто там? (Цыг.)
Я не стал дожидаться. Уже безо всякой осторожности, топая ногами, я бросился бежать из страшного цыганского дома. Роза вышла следом на крыльцо и, вытирая мокрые руки о юбку, крикнула вслед:
– Рома, на уджa! Со ту камэс? [5]
– Ну как, дала Роза соли? – спросила бабушка, когда я ворвался в комнату и бросился ее обнимать.
– Какая там соль, ба! Там, там…
– Да что такое, Ромик? Чего ты так растормошился?
– Я не спросил про соль. Роза… Там… Зелье варит!
5
Рома, не уходи! Чего ты хочешь? (Цыг.)
– Какое еще зелье?
– Отворотное!
Тут бабушка как начала хохотать! Она все смеялась и смеялась и никак не могла успокоиться, а я просто молча смотрел на нее – ну прямо как наш игрушечный Дед Мороз из ваты у елки.
Наконец перестав хохотать, она посадила меня на колени, укутала своим серым пуховым платком, – и сразу наступило лето. Стало тепло и спокойно. Бабушка смотрела на меня добрыми-добрыми, терпеливыми глазами. Ее крапчатые грубоватые руки, которые по выходным утопали в липком, тягучем тесте, так приятно гладили меня по голове. Ее тусклые, светлые глаза заглядывали мне в лицо участливо и ласково.