Рельсы под водой
Шрифт:
– Ты не обижайся, что я смеюсь, – виновато зашептала она. – Почему ты решил, что Роза – колдунья? Она – цыганка, но не ведьма же.
– Да-а? А она читала заклинания!
– Какие заклинания?
Я замялся.
– Ну не бойся, мне-то можешь сказать, я-то уж ничего тебе не сделаю. Чай, не заколдую.
– Нет, бабушка! – замотал я головой. – Она так страшно колдовала! Бормотала так жутко: «Бэзмиля, бэзмиля… Смилям, смилям!» Со свечкой! Ну или, может, лампой керосиновой… А из кухни шел пар.
Бабушка снова рассмеялась, но, заметив выражение моего лица, обняла, покачала на руках, будто я был совсем маленьким,
– Ничего она не варит. Это она Рамину купает – в тазу, на кухне. Так горячую воду доливать проще. И теплее там. А заклинания твои… Рамина, видно, не любит мылом мыться, боится, что глазки щипать будет. Вот Роза и приговаривает: «Без мыла, без мыла, без мыла…», а потом: «С мылом, с мылом, с мылом, с мылом!» Маленький ты еще у меня. «Зелье варит!»
И она снова как покатится со смеху. А я так и сидел, как птенец в гнезде, укутанный в бабушкин пуховый платок. В нем было безопасно, тепло и совсем не страшно. И тогда я тоже начал хохотать. На весь дом. Вместе с бабушкой.
Глава 3
Картина на корабле
На берегу стоял заброшенный дом. Двухэтажный недостроенный замок из ракушечника – дырчатого песчаного камня, похожего на окаменевшую губку-мочалку. Сколько я себя помню, он был здесь всегда. Одиноко стоящий на отшибе дом дразнил прибой: волны никак не могли дотянуться до лестницы, которая вела на первый этаж. Незастекленные окна высматривали далекую линию, соединяющую море с небом. Иногда эту линию прошивала, как толстая цыганская игла, мачта далекого парусника. Где-то там он оставлял за кормой белую нить – кильватер – след, который тянется за кораблем и которого, конечно, не видно с берега.
Этот дом оставался символом вечности и надежности в постоянно меняющемся пейзаже города. Наверное, когда-то он был чьей-то мечтой. Кто-то, видимо, грезил, чтобы несколько поколений – дедушки, бабушки, братья, сестры, дети и внуки – жили вместе, устраивая суетливые, пестрые праздники, наряжая к Рождеству елку и гостеприимно раскрывая двери всем знакомым. Но средств у хозяина, верно, не хватило. А когда оказалось, что недострой находится в опасной зоне наступающего моря, которое размягчает грунт и грозится размыть фундамент, он достался нам, мальчишкам.
В своих фантазиях я видел этот дом средневековым рыцарским замком, на который напал страшный дракон. Именно он разрушил четвертую круглую башенку с винтовой лестницей внутри. Разрушил – и улетел, довольный своей победой.
Я любил приходить сюда, особенно когда грустно. Например, если отругают ни за что. Сегодня вот бабушка затеяла генеральную уборку. Обычно в это время она сердится по любому поводу, поэтому я стараюсь вовремя ускользнуть из дому, лишь бы не попадаться ей на глаза.
Как только я подошел к разбитым ступенькам черного хода, стало ясно: в доме кто-то есть. Я подумал, что это, пожалуй, бомж, решивший здесь переночевать. Теперь, вместо того чтобы смотреть на море с террасы второго этажа, придется сидеть на берегу. Раздраженно пнув дюну песка с торчащими из нее колючками-синеголовниками, я сердито направился к прибою: это мой дом! Мои владения! А какой-то бомж туда залез!
Море сегодня было спокойное. Светлое-светлое. Светлее
На берегу я был не один: по серо-белой мозаике камешков брел серо-белый котенок. Он не выглядел несчастным – наоборот, казалось, он занят важными делами. То и дело поглядывая на море, котенок мяукал. Но не жалобно, а деловито, будто разговаривая сам с собой. Когда я сел на холодный песок – подальше от прибоя, где полоса гальки еще не началась, – он подошел и начал тереться о мои ботинки, трогая любопытной лапкой развязавшийся шнурок.
– Привет, Синдбад-мореход!
Мы были знакомы. Котенок жил где-то неподалеку и часто бродил по берегу, охотясь на крабов и играя с шевелящимися от ветра перышками, которые теряли чайки. Я не знал, есть ли у него дом, и поэтому на всякий случай прихватывал с собой колбасу. Сегодня я принес несколько искромсанных кусочков мяса из супа, спрятанных под столом. Терпеть не могу мясо в супе! Вареное, склизкое, с прожилками!.. Бе-е…
Синдбад сразу учуял в моем кармане пакет с мясом и деловито полез туда, пытаясь подцепить его когтем. Я не стал дразнить котенка, развернул целлофан и начал кормить Синдбада прямо с руки – чтобы он сильнее ко мне привязался.
Отвлекшись, я перестал обращать внимание на дом, но вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Обернулся. У окна второго этажа стоял человек в светлой байковой рубашке – тот самый, который вторгся в мои владения. Если можно было сказать «юный» о человеке, годящемся мне в отцы, – это лучше всего описало бы его. Издалека он казался таким же мальчишкой – ну, может, чуточку постарше. Опершись спиной на боковой откос окна, он чертил что-то на бумаге, которую придерживал левой рукой. Очевидно, делал набросок. С меня!
Я сердито встал, чтобы уйти. Мало того что влез в мой дом, так еще и рисует меня, не спросив разрешения! Опустив на песок ластящегося Синдбада, я невежливо развернулся и зашагал к дороге.
Вдруг в спину ударил острый носик бумажного самолетика. Я сердито остановился и поднял глаза на окно второго этажа. Художник дерзко улыбался и знаками показывал – мол, разверни. Хотелось отпихнуть этот «шедевр оригами» носком кроссовки, но, сам не зная почему, я подобрал его. Расправив линии сгибов, я увидел… себя.
Несмотря на то что карандашный набросок был сделан наспех, каждую деталь, каждую тень тщательно прорисовали. Знакомая сутулая спина согнулась над бело-серым котенком с топорщащейся шерстью и вздыбленным хвостом. Ветер откинул назад отросшую челку и тщетно пытался хотя бы немного разгладить мятые, неряшливо торчащие края рубашки. Вспыльчивые, выгоревшие брови удивленно вздернулись, а обычно опущенные уголки рта как будто шевельнулись в улыбке.
Но это еще что! Позади мальчишки, совсем близко от берега, стоял на якоре фрегат с пиратским знаменем. Хотя корабль находился на втором плане, он был непропорционально огромен и как будто пари? л в воздухе, нависая над берегом и над водой. У него не было тени – ее отбрасывал один только черный флаг.