Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)
Шрифт:
Павел Иванович сказал Ломовцеву:
— Ты, Гриша, таким оставайся, какой есть. Ты такой интереснее.
Ломовцеву похвала понравилась и, чтобы угодить Павлу Ивановичу, пошел дальше:
— Говорит тут один: держишь для меня камень за пазухой, — Ломовцев растерянно улыбнулся. — Врешь, отвечаю. Когда были в командировке, я тебе в портфель в самом деле кирпич положил, но забыл об этом. А ты до сих пор дуешься.
Пошли байки, которыми перекидывались вечерами в охотничьем домике. Но все-таки они были в лечебном
— Мы, Павел Иванович, скоро на проталинке чай будем пить из вашего самовара. Смоляными шишками заправим и будем пить. Доктора не возьмем, он дерется. Разукрасил тракториста и молчал. Нам от этого было худо: думали, облыжно лают, оказалось, за дело. Нельзя идти против закона, хотя бы и в медицинских целях, это несправедливо.
— Тебе, Сережа, адвокатом быть, — усмехнулся Студенцов. — Грамотешки вот не хватает.
— Я, дорогой, это понимаю, — огрызнулся Головнин, — понимаю и читаю книжки: пять страниц про старину, пять про шпионов. Хорошее варево получается. Об одном задумываюсь: за что меня жизнь наказывает, разве я когда завидовал чужой удаче?
Павлу Ивановичу стало жалко Головнина, в голосе которого слышалась грусть, он сказал:
— С высоты своих лет, Сережа, скажу: у тебя самый подъем — и сил много, и думать можешь. Не проворонь, живи.
Студенцов уже подталкивал ребят к двери.
— Ваше время истекло. Выгребайтесь!
В коридоре его обступили, на тревожные взгляды доктор ответил:
— Страшного ничего. Естественно, годы, сердце поизносилось, обследуем, отдохнет, и выпишем. Кстати, видели у него шрам на щеке ближе к уху? Теперь-то можно и улыбнуться — столько времени прошло! В атаке кричал «Ура!», и пуля влетела в рот. Да так удачно вылетела, зубы и те остались целы…
Студенцов замолчал, увидев, что Вася Баранчиков побледнел, зло смотрит на человека в белой накидке, идущего навстречу.
— Ну не охламон ли! — с чувством сказал Вася, приглашая приятелей разделить его возмущение. Даже в больнице не хочет оставить в покое.
По коридору шел следователь Вениамин Иванович Колобков. Лицо румяное, еще мальчишеское, пока без отпечатка мужественности. Шаги стали нерешительные, когда заметил группу стоявших людей. Студенцов преградил ему путь.
— Вы, товарищ, к кому?
Доктор не знал следователя, следователь не знал доктора. Васино восклицание, однако, насторожило, подсказало, что посетитель идет к Павлу Ивановичу.
— В палату я вас не пущу, — сказал Студенцов и грозно сверкнул очками.
— Но почему же? — растерялся Вениамин Иванович, и лицо его еще пуще раскраснелось.
— Он еще спрашивает почему! — взорвался Вася. — Хватит, и так поиздевались.
— Ты что, очумел? — обидчиво спросил следователь Васю.
— Еще вопрос: кто из нас очумел, — не сдавался Вася. — Даже поболеть человеку не дадут.
— Почему я должен ждать? — Вениамин Иванович справился с волнением, робко попросил доктора: — Родственница у меня в третьей палате, просила…
Все разъяснилось. Вениамин Иванович шел не к Гущину, шел к невесте, которую из стеснительности называл родственницей. Невесте предстояла операция, и Вениамин Иванович беспокоился за ее здоровье.
Ломовцев тронул следователя за рукав, спросил безобидно, для любопытства:
— Зачем вам понадобилось запрашивать характеристики?
Студенцов заинтересовался, снял очки и близоруко пригляделся.
— Так это Колобков?
— Собственной персоной.
Вениамин Иванович в свою очередь спросил:
— А вы, догадываюсь, Студенцов. Рад познакомиться. — Подумал о чем-то и добавил: — Так и знал, что вы у них за верховода.
— Как это — знал? — насмешливо спросил Студенцов.
— Выгораживали они вас… дружно! Практика подсказывает, — не без самодовольства пояснил Вениамин Иванович, — кого выгораживают, тот и верховод.
— Удивительный вывод вы сделали из практики. После вашего запроса в учреждение на меня еще пришла анонимка: как я могу врачевать, если… ну и прочее. Не вы писали?
Вениамин Иванович оскорбился:
— Как вы можете?
— Верховод все может, — спокойно сказал Студенцов.
Ломовцев настойчиво теребил Вениамина Ивановича за рукав.
— Ответить-то вы можете?
— Это о характеристиках? — справился следователь, и мальчишеское лицо его опять покрылось густой краской. — Дело-то надо было закрыть. А как я его закрою, так ничего и не предприняв?
Смотрели на него внимательно, но без вражды. Ломовцев опять спросил:
— Значит, вы это сделали без зла на нас?
— Скажете! — возмутился Вениамин Иванович. — У меня не было пристрастия, тем более я с самого начала знал, что вы не виноваты.
— Ну, история! — Ломовцева даже подкинуло от возбуждения, подтянул следователя за рукав к себе, выговорил в лицо: — Да мы виноваты! А узналось сегодня. Оказывается, доктор ударил его разок, в медицинских целях, иначе человек мог стать душевнобольным. Спасая его, ударил. Как вы на это посмотрите?
— Доктор у вас верховод, — уверенно сказал Вениамин Иванович.
— Здрасьте — прощай! — Ломовцев безнадежно махнул рукой. — Пропустите его к родственнице, — посоветовал он Студенцову.
— Вот что, — предложил Студенцов, когда Вениамин Иванович ушел, — жена дома, наверно, приготовила что-нибудь вкусненькое. Сейчас закончу дела, и пойдем посидим чуток. Подождите меня внизу.
Головнин подумал, что Николай и Нинка переживают сейчас второй медовый месяц, им не до гостей, сказал:
— В другой раз. Сегодня мы пойдем в торговую точку. — И к Ломовцеву: — Есть в нашем городе такие?