Ремесленный квартал

Кошовец Павел Владимирович

Урук ловко ушёл от укола мечом, потом неожиданно блокировал двумя ятаганами его оружие, и на отвратительной сине-зелёной, в каких-то наростах роже разлился удовлетворительный оскал. Да, — подумал Тьяри, — вот она улыбка смерти.

За удар сердца промелькнула вся его жизнь, он не успел даже пожалеть, что прожил так мало, практически ничего не увидел… Взгляд его в надежде упал на меч, но тот был в мёртвых тисках кривых сабель. Маслянисто блеснуло лезвие… Он интуитивно напрягся, и влажные потёки ягировой крови метнулись в лицо «тёмного». Тот дёрнулся от неожиданности, сморгнул, невольно ослабил хватку, и в следующее мгновение

меч в руках молодого рыцаря почувствовал свободу и воспользовался моментом: почти без замаха, как-то невероятно легко смахнул уруку голову с плеч.

Какое-то время он тупо стоял и смотрел на обезглавленный труп, исходящий тёмно-зелёной кровью и медленно заваливающийся наземь, а потом что-то грохнуло, всё заволокло дымом, кто-то схватил его за руку и властно потащил прочь, оглушённого и не сопротивляющегося…

Так они покинули тот ад. Ещё пятёрка бойцов осталась прикрывать их отход. Он помнил их бесстрастные мужественные лица, лица людей, для которых осталась лишь месть за своих. Сэр Илий и капитан охраны так и сгинули где-то.

Дальнейшую дорогу он помнил смутно и вполне осознанно очнулся, когда они упёрлись в баррикаду Ремесленного квартала. Собственно, им без разницы было, куда ехать, но у графа были какие-то немыслимо далёкие рекомендации к хозяину некоего постоялого двора, находящегося в этом районе.

Можно было уже чуть успокоиться, так нет же, неожиданно на безоблачном небе появилась такая дрянь, как маленький зеленокожий уродец, посмевший высмеять его перед самим графом. Стоило только вспомнить тот унизительный эпизод, как злость, до поры дремавшая внутри, и так и не нашедшая выхода, тут же поднимала голову, требуя немедленного удовлетворения.

А так, здесь к ним отнеслись неплохо, после разговора графа с Гарчем, который оказался на поверку главнее, нежели цеховые мастера и старшины, их поселили на постоялом дворе и доверили нести необременительное дежурство на условной границе района. Это пока необременительное, — поправил себя Тьяри, — дальше видно будет. И, слава Единому (или нет?), определили в разные смены (или на разные участки?) с проклятыми «тёмными».

Сегодня после обеда прибыл ещё один отряд с «той» стороны города, в составе которого тоже находились дворяне. Тьяри слышал, что гоблин и в этот раз отличился, наехав и оскорбив какого-то жутко страшного, но наверняка очень умелого наёмника. Молодой человек скорчил презрительную мину — к наёмникам у него была стойкая неприязнь, переданная по наследству от наставников Мясорубки и укреплённая иными уважаемыми людьми. Он ещё не видел того наёмника, но не думал, что тот будет страшнее уруков. Значит, и «бояться» его не стоит, — он хмыкнул про себя, использовав подобный глагол.

Вообще, страх как таковой он знал. Вернее, думал, что знал, ведь относились к нему опасения подвести кого-то (товарища, наставника, родителей), переживания о них же, мысли о возможно невыполненном долге (вследствие, к примеру, потери конечностей или чего-то равноценного), гипотетическая боязнь опозориться — оконфузиться (касается женщин) — и прочие мелкие (детские) комплексы, выросшие до ожидающей случая заявить о себе неприятной мысли. После же столкновения с «тёмными» он понял, что ничего о страхе не ведал. Страх — это когда ты беспомощен, а рядом гибнут товарищи, которых ты мог бы спасти. Страх — это когда ты ждёшь, когда тебя, ещё живого будет жрать тварь.

Страх — это чувство, не имеющее никакого отношения к честному бою один на один.

Его внимание привлекло появление в трапезном зале новоприбывших: крепких и вполне внушающих уважение воинов — с такими бы он с удовольствием, не взирая на разницу в статусе (он же рыцарь всё-таки!) пообщался. К сожалению, они на попытки поговорить отделались скупыми фразами. Видно, тоже натерпелись достаточно. Тем более в их отряде присутствовали женщины и раненые.

Касательно женщин, а точнее, девушек, которых Тьяри с удовольствием высматривал — ему не терпелось применить знания, кропотливо вложенные в голову погибшими рыцарями.

Следом за солдатами появились и девушки… Но в сопровождении явно благородной наседки. Простые платьица на них предполагали невысокое сословное положение, а следовательно и большую доступность и покладистость. Но вот их осанки, уверенное поведение и манеры ввиду как минимум баронессы, а особенно перевязи с саблями на боках произвели на неопытного рыцаря неоднозначное впечатление. Что-то он не помнил, чтобы дочери купцов или богатых ремесленников так ловко и непринуждённо придерживали бьющее по бёдрам оружие.

Сомнения его разрешил один из уцелевших гвардейцев РоАйци, сидевший рядом (после той бойни, они все стали есть за одним столом: и граф, и он, и рядовые солдаты), крепкий малый по кличке Штырь, сообщивший соседу с другой стороны, что это — амазонки. Пока рассматривал тройку очень даже симпатичных девушек, он очень кстати вспомнил, что в полку амазонок, набранном бескрышной и по слухам отмороженной на всю голову (только тихо!) наследной принцессой исключительно дворянские дочери. То есть и ему не зазорно с ними общаться. Разрешился также вопрос о несоответствии одежды (виденные уже им в столице амазонки платья не носили), ещё один гвардеец поведал, что он, будучи в карауле, видел прибытие «этих», и то, во что превратилась их одежда и доспехи не достойны даже обзываться предметами туалета. Видимо, при отсутствии багажа их переодели в то, что было в наличии.

Какое-то движение привлекло его внимание, и он, подняв голову, с удивлением лицезрел наблюдающую с верхней галереи очень красивую, яркую брюнетку. Она ничего не выражающим взглядом скользнула по их компании и остановилась на столике, за которым и расположились амазонки. На её губах расцвела улыбка, очень приятная, от которой Тьяри почувствовал, как в груди становится тепло и тесно. Никто так на него не смотрел. Даже мать, вечно грустная и молчаливая.

Он сам не понял, как оказался на ногах, когда увидел, что девушка в сопровождении удивительно рыженькой — словно огонь горит — подруги спускается по лестнице вниз. Но смотрел он исключительно на чёрненькую. Она двигалась столь грациозно и величественно, что впору и королеве было позавидовать.

Тьяри действовал на каких-то рефлексах, заложенных глубоко в нём, словно во сне, но наяву — будто кто-то вместо него, бывалый и опытный ловелас давал команды, наполняя тело движущей силой, а рот правильными словами (объективности ради стоит упомянуть тот факт, что на построение фраз и его поведение наложило свой отпечаток чтение так называемых «рыцарских» романов, штудируемых в глубокой тайне исключительно для того, чтобы не упасть лицом в грязь при выходе в свет — к слову, ещё одна разновидность его страха).