Ремесло древней Руси
Шрифт:
Подъем производительных сил в эпоху Дмитрия Донского и Василия Дмитриевича нужно рассматривать в связи со всеми явлениями русской жизни того времени, представляющими особый интерес именно в своей совокупности. Одновременно с развитием ремесла идет развитие внутренних и внешних торговых связей.
Новгородско-ганзейская торговля в XIV в. достигает своего наивысшего расцвета, у Москвы устанавливаются связи с Ордой и Сурожем. Новгород пытается овладеть волжской магистралью, ради чего им предпринимается ряд далеких походов от Ярославля до Сарая (1365–1409). В сферу торговых оборотов все более втягивается удаленный северо-восток [1498] . К XIV в. относится большое количество «хождений» в Царьград и другие области.
1498
Пермичи говорят Стефану Пермскому: «Не от нашея ли ловля и во Орду посылаются [меха] и досязать даже и до самого того мнимаго царя, но и в Царьград и в Немцы и в Литву и в прочая грады и страны и в дальняя языки». «Житие Стефана Пермского, написанное Епифанием Премудрым»,
Усиливается внутренняя торговля, о чем свидетельствует как появление собственных монетных систем, так и своеобразная таможенная политика князей [1499] .
Рост внутренних сил русских княжеств можно усмотреть и в расширении территории за счет освоения северо-востока, главным образом, Двинской земли и лесного Заволжья. Именно во второй половине XIV в. сюда направляется мощная колонизационная струя, в которой значительная роль принадлежит монастырям.
Вторая половина XIV в. характеризуется развитием центростремительных сил, облегчавших начавшийся процесс объединения отдельных княжеств в русское государство. Результаты объединения сказались в 1380 г. на Куликовом Поле.
1499
В борьбе с Новгородом за Двинскую землю московские князья используют в 1397 г. такое оружие, как предоставление двинскими купцами льгот и освобождение их от внутренних пошлин (Двинская уставная грамота 1397 г.).
В области искусства и литературы в указанную эпоху также наблюдается значительное продвижение вперед. Труды Епифания Премудрого, сказание о Мамаевом побоище и ряд летописных сводов свидетельствуют о новом понимании задач литературы. В живописи этого времени было создано много прекрасных образцов фресковой росписи, икон и миниатюр. Венцом художественного развития явилось творчество Андрея Рублева, начавшего работать в самом конце столетия [1500] .
Оживление русского искусства и письменности в конце XIV в. очень часто ставят в зависимость от византийского или югославянского влияния и связывают с появлением болгар, сербов и греков в Москве, Новгороде и других русских городах. Между тем, самая постановка вопроса о влиянии совершенно не исторична — прежде чем говорить о влиянии, необходимо выяснить причины установления таких тесных связей с балканскими странами. Приглашение греков и южных славян было результатом возросшей культуры Руси, стремившейся установить широкое культурное общение с различными соседями. Мы знаем о многочисленных путешествиях русских в разных направлениях, знаем о специальных дорожниках и справочниках для путешественников, желавших ознакомиться с культурой других стран [1501] .
1500
Художники были уже взыскательнее к самим себе и, приступая к монументальной росписи, набрасывали предварительно эскиз. Такие эскизы фресок для барабана церкви сохранились на листах одной рукописи 1383 г.; (См. М. Алпатов. Древнейшие русские рисунки, «Slavia», 1930, вып. 3). В это же время устанавливалось некоторое творческое общение между художниками.
Епифаний Премудрый сообщает любопытные сведения о том, с каким интересом московские художники относились к зарисовкам своих греческих собратьев, воспроизводящим далекие византийские архитектурные памятники вроде Софии Цареградской.
Когда Феофан Грек изобразил Софию (в разрезе) на листе, то «от того листа нуждо бысть и прочим иконописцам московским, яко мнози бяху, когождо преписующие себе, друг перед другом ратующе и от друга приемлюще».
1501
«Хождение» в Царьград, приписываемое Василию Калике (1321–1323), вызвало в дальнейшем две переделки: «Странник» Стефана Новгородца (1348–1349) и «Хождение Агрефения Смолянина в Иерусалим» (1370) дьяка Игнатия Смолянина (1389–1390) и дьяка Александра (1395).
Особое значение представляет «Хождение Василия Калики»; путешественника интересуют не только христианские святыни, но и все культурные ценности Константинополя: развалины дворцов, ипподром (игрище), термы, пристани, статуи (болваны), декоративная скульптура и т. п. Все это подробно описано автором «Хождения». Неоднократно с возмущением отмечается варварское отношение крестоносцев (фрягов). См. М.Н. Сперанский. Из старинной Новгородской литературы XIV в., Л., 1934.
В свой список мы не включили многочисленные путешествия русских людей в XIV в., не оставившие солидного литературного следа.
Русские города, отделенные враждебным барьером (шведы, польско-литовское государство, татары) [1502] , от передовых стран того времени, очень жадно воспринимали все проникавшие к ним технические новинки [1503] и всеми мерами стремились разорвать своеобразную культурную блокаду приглашением иноземных мастеров, а, может быть, и посылкой своих мастеров за границу [1504] .
Русские мастера XIV–XV вв. были знакомы и с готическим искусством Северной Европы, и с орнаментикой среднеазиатских изделий, и с художественными приемами греческих живописцев, и с конструктивными новинками сербских зодчих.
1502
См., напр., запрещение Швецией ввоза железа и стали в Новгород в 1303 г. (Н.И.
1503
Достаточно указать на быстроту проникновения в Московское княжество артиллерии.
1504
См. выше соображения о колокольном мастере Борисе «Римлянине».
Не пассивная подверженность всяческим влияниям, а творческое восприятие опыта соседей, включение, по мере возможности, в общую культурную жизнь, стремление возродить разрушенное татарами — вот что характерно для русских городов XIV в.
Гостеприимное отношение русских к южным славянам, пережившим в конце XIV в. вторжение турок-османов, объясняется стремлением Москвы использовать культурные силы соседей.
Перелом в технике, подготовивший расцвет русской культуры, произошел до появления балканских мастеров; самый факт приглашения греков и южных славян был обусловлен внутренним подъемом производительных сил, обеспечившим возможность их использования.
Отмеченное нами переломное значение второй половины XIV в. относится преимущественно к среднерусским землям. Новгород, где ремесло развивалось более равномерно, где татарский удар был менее чувствителен, опередил в XIV в. другие города на несколько десятилетий.
В XV в. ведущая роль постепенно перешла к Москве.
Глава девятая
Городские ремесленники XIII–XV вв.
В каждом средневековом городе ремесленники составлял основную массу населения. Об этом красноречиво свидетельствуют названия улиц (Кузнецкая, Гончарная, Бронная, Щитная и т. п.), районов города, торговых рядов и даже церквей (Петра и Павла в Кожевниках, Кузьмы и Демьяна в Кузнецах, Николы в Плотниках и т. п.).
Наиболее типичной производственной единицей для феодальной эпохи является небольшая мастерская ремесленника, владельца средств производства и непосредственного производителя.
В русских городах такой единицей обычно является двор ремесленника, описываемый писцовыми книгами. Для многих специальностей мы можем предположить, пользуясь этнографическим материалом, совмещение мастерской и жилища ремесленника. Таковы сапожники, скорняки, седельники, епанечники, торочечники, однорядочники, ткачи, холщевники, сагайдачники, требники, ковшечники, токари, лучники, книжники, колпачники, иконники и целый ряд ремесленников других специальностей, упоминаемых летописями и писцовыми книгами XV в.
Для некоторых ремесленников дом являлся только жилищем, а их производственная деятельность протекала за его пределами. К таким ремесленникам нужно отнести некоторых портных, работавших на дому у заказчиков и нередко не имевших собственного двора, живших захребетниками на чужих дворах. К этой же категории относятся строители (плотники, огородники, каменщики), «порочные мастера» (механики, специалисты по изготовлению метательных машин), судостроители-учанники, работавшие на открытом воздухе и не имевшие своей мастерской. Многие ремесленники должны были иметь дополнительные помещения или в пределах своего двора или вне его. Профессия кожевника, овчинника, колодея, пивовара, хлебника, калачника, гвоздочника, бронника, замочника, укладника, опонника, гончара требовала различных дополнительных сооружений (чана для кож, зольника, горна, печи и т. д.).
В некоторых случаях производственные помещения могли быть вынесены далеко за пределы двора к месту нахождения сырья (домница, мастерская жерновника, кирпичное производство, смолокурня, солеварня и т. п.).
Неизбежно должны были обособиться от жилища такие производственные помещения, как кузницы, литейные мастерские. Некоторые из них, предназначенные для крупных поковок (якоря, солеваренные црены и буравы, железные чушки) и для массивных отливок (колокола, пушки), должны были представлять целый комплекс сооружений, что мы и видим, например, на миниатюрах, изображающих литье [1505] .
1505
В. Снегирев. Аристотель Фиораванти и перестройка Московского Кремля, М., 1935, стр. 97. — Приведена миниатюра, изображающая отливку 5 колоколов в 1346 г. мастером Борисом. На рисунке видны два литейных амбара и пять одновременно отливаемых колоколов. Сложным комплексом должен быть и пушечный двор в Москве, возникший в 1488 г.
Не исключена возможность и того, что часть работ многие ремесленники могли производить в принадлежавших им торговых помещениях в рядах на торгу [1506] .
Как видим, в городе могло быть несколько различных видов мастерских, но все они были вкраплены в жилые кварталы, не исключая даже кузниц [1507] .
Очень важен для понимания социальной истории городского ремесла вопрос о количестве рабочих, работавших в одной мастерской, но, к сожалению, скудость источников не позволяет дать удовлетворительный ответ на него.
1506
Размеры торговых помещений, известные нам для XVI в. по лавочным книгам, обычно невелики (8-12 кв. м), но для таких специальностей, как серебряники, где запас готовых изделий не мог быть велик по объему, этой площади было вполне достаточно и для торговли, и для работы. — Лавочные книги Новгорода Великого 1583 г., под ред. С.В. Бахрушина, М., 1930, стр. 54–57 и др.
1507
Псковская I летопись 1466 г.