Ремесло Государя
Шрифт:
– Еще бы не понять, ваше высочество! Уж спроворю - лучше не бывает!
Лодка в дюжину весел рассекала мелкую утреннюю рябь... Тишина океана, равнодушие прибоя, благолепие горизонта... Но Манан слишком хорошо знал, какая пагуба может таиться там, во тьме, под слоем прозрачной воды: не далее как вчера они прикормили в этих сонных водах нескольких акул и еще каких-то прожорливых тварей. Человечиной, разумеется: провинившимся - кара, остальным - урок. Вот тако же и там может быть, в сонной чужой земле, жуткое и голодное. Лодку уже зачалили к борту флагманского корабля, развернули веревочный трап, а Манан все оглядывался и оглядывался туда, где прибрежная поляна беспечно втягивалась в лесную дорогу.
Звуки, знаменующие приближение человеческих стад, прилетели именно оттуда, с дороги,
Сколько там расстояния от борта флагманского корабля до передовой цепи воинов Краба? От силы полторы сотни полных шагов, все видно как на ладони, благо утро совершенно безоблачное и прозрачное. Вот из лесу выбежал один ратник, другой... оба окровавленные... Третий. Все трое - его, Манана, люди, если судить по цвету шапок и виду кольчуг. Может, на имперскую засаду напоролись? Но тогда надо будет... не сейчас, потом, без торопливости, выявить предателей и вражеских лазутчиков. Остальные где? Четвертый... пятый, шестой... Остальные полторы тысячи отборных воинов - где???
Из леса стали выбегать незнакомые люди, повадками и одеждою никак не походившие на ратников Великого Корабельного княжества... Это отнюдь не регулярные войска, скорее, пьяный сброд, толпа, с мечами и секирами в руках... Уже легче. Значит дело не в предательстве и не в засаде имперских войск. Что же ты, Краб!? Крошите их всех!
Все то, что увидел Манан Лысый потом - врезалось ему в память на весь его недолгий остаток жизни... Орда этой лесной швали сшиблась грудь в грудь с передовой шеренгой отлично вооруженных ратников Краба... и побежала дальше, с взвизгами и пьяными криками, топча и отпинывая с дороги окровавленные, корчащиеся в предсмертных судорогах тела отборных воинов Корабельного княжества... чтобы через несколько мгновений накрыть смертоносной волной следующую шеренгу... Манан протирал и протирал внезапно заслезившиеся глаза и все никак не мог поверить увиденному... Кувшина легкого вина за это время не выпить - все пятьсот... нет, четыреста воинов - сотня личной охраны здесь же, на корабле - четыреста воинов!
– замертво полегли в скоротечной схватке с невесть какою сволочью!
О, боги! Да что они такое делают!.. Неужто они собираются... они в лодки садятся???
Выпрыгнувшие из леса враги... кошмарные твари какие!.. отвязывали лодки и прыгали в них, явно намереваясь атаковать флагманский корабль... Неужели, подумалось Манану, с таким малым количеством людей, эти наглецы собираются идти на абордаж??? Но Манан глянул коротко на залитый кровью берег - и ужас ледяным мечом прошил его надменное сердце!
– Стрелы, камни - готовь!
– скомандовал он лично.
К кораблю подходила первая лодка с нападающими. Остальные далеко отстали, но это было вполне объяснимо: горсточка воинов Краба, с ним самим во главе, сумела пробиться к лодке, дабы сбежать с поля боя и тем самым сохранить жизнь, но уже в отходящую от берега лодку с десятком воинов в ней, запрыгнули четверо местных бродяг. Через несколько мгновений Краб и его люди уже кормили хищных рыбок в помутневших от крови взбаламученных водах, а их победители яростно, втроем, но в четыре весла - здоровенный бородач в черной рубашке работал двумя веслами - выгребали к кораблю.
Стрелы прибили к бортам лодки двоих нападавших, но один оставшийся, тот самый рослый бородач, готовился чалиться к борту, нападать в одиночку.
Манану изменила выдержка, и команда прозвучала, как у труса, высоко и визгливо:
– Давай!
Огромный камень упал на корму, одним махом вытряхнув из переворачивающейся лодки живых и мертвых. Вода зачавкала жадно, взбурлила.
Охваченный каким-то непонятно робким, неуместным любопытством, его высочество Манан Лысый вытянул шею, наклонился к борту... чтобы посмотреть... убедиться...
Ну, и увидел.
Из воды, похожая на огромный зубастый поплавок, поднялась вверх оскаленная акулья морда, следом за нею из кипящей кровавой пены вынырнула волосатая ручища, на ощупь ухватилась за акулий нос, оперлась, словно о лесной пень или камень - и обладатель ее выскочил из воды едва не по колена! Выскочил и метнул кинжал!
– Скорее! Поднять паруса! Ну скорее же! Уходим!
И они ушли, чтобы никогда уже не возвращаться к берегам империи.
ГЛАВА 6
С некоторых пор Его Величество взял за привычку чуть ли не через день вызывать в рабочий кабинет своего старшего сына, с тем чтобы тот просто сидел там какое-то время, присутствовал при том, как трудится его отец. Ну, разумеется, не сложа руки сидел, а выполнял несложные действия, как то: свитки разобрать, отделяя прочитанное от непрочитанного, поискать среди них и собрать под единый реестр жалобы на местные власти той или иной из провинций... Сии труды под стать не престолонаследнику, а старшему помощнику младшего писаря, но как раз по этому поводу принц Токугари не роптал, он понимал, чего хочет отец: дать сыну возможность присмотреться вплотную к тому, как изнутри устроено самое страшное чудовище империи, а именно ее голова, ее уши, глаза, язык и, конечно же, мозг, отдающий приказы всем остальным подчиненным ему частям. Со многим увиденным и услышанным Токугари напрочь не соглашался, но ему хватало ума вслух это несогласие не выказывать: отец легко разгадывает все его недовольства и несогласия, однако, до тех пор, пока принц держит 'крамольные' мысли под языком, государя вполне устраивает вольнодумство сына, надежно укрытое послушанием и четким исполнением порученного.
– Помру - перерешишь по-своему. Если, понятное дело, не передумаешь к тому времени. А пока - сей свиточек налево... во-от, молодец. А вот этот - направо. Видишь, даже Пеля считает, что наместника Вельси казнить пока рано. Пусть он дальнейшею службою своей либо опровергнет поднятые на него наветы, либо поглубже увязнет в собственных проступках. Имущества у него вполне хватит, чтобы в итоге уравновесить им воровской ущерб, нанесенный казне. Людей, наказанных им понапрасну, уже не вернешь, это так, но тем более - не следует и с ним самим торопиться. Не вздыхай, трудись. Вот-вот нам принесут легонький полдничек, расслабимся - и сможешь задать мне вопросы, ибо отработали мы с тобою славно, я в добром настроении.
Все эти слова Его Величество высказал не ранее, чем отослал из кабинета канцлера и слуг.
Домовой Пеля томился на серебряной цепи и, конечно же, ничего не считал, не думал по поводу людишкиных дел. Он, своим дремучим полуразумом, хотел только трех вещей: растерзать ненавистных человечишек, умереть самому и - самое заветное!
– оборвать цепь и ошейник, хлебнуть напоследок хотя бы один глоток свободы. К принцу Токугари он постепенно притерпелся и уже не плевал исподтишка, не швырял в него мерзопакостными заклятьями, но принц твердо решил про себя: раздавит мелкую гадину в первый же день своего правления. А пока - даже забавно смотреть, как тот выплясывает и выпрашивает подачки.
– Это у тебя против яда? Караульный камешек?
Токугари вслед за отцом посмотрел на безымянный палец левой руки.
– Да, отец. Но, скорее, это все же украшение. Неплохой смарагд.
– Вот-вот. Не надейся на заклятья да камушки, надейся только на себя, да на разум свой, на умение распознавать людей и яды, в них содержащиеся, с тем чтобы правильно смешивать их. Одна ошибка - и целебный эликсир становится ядом, соратники обузой, слуги заговорщиками, а паче того - бездельниками! Цыц, Пеля! Тот же и Пеля, обрати внимание. Он очень хорошо чувствует мое настроение и очень любит, когда я бешусь. А за мною этот грешок имеется, я ведь знаю...