Ренар Холл

Романова Екатерина

– Тебе придется прислуживать за завтраком, – она взяла мои руки, пытаясь утешить и подготовить. – Понимаю, будет тяжело переступить через себя, но, раз уж ты приняла такое решение…

– Все будет хорошо. Ради будущего своего рода я смирюсь. Это ненадолго, уверена. Два-три цикла и матушка, как мудрая хозяйка и распорядительница наладит хозяйство. Я смогу вернуться в Ротмир и жить прежней жизнью… Ради лучшего будущего приходится приносить жертвы и гордость – меньшая из них.

– Надеюсь, что все так, моя дорогая. Ступай.

Тетушка была права. Одно дело накрывать на стол для родных как глава семьи, с заботой и любовью, а

другое – прислуживать господам в роли слуги за деньги. Все внутри меня противилось и протестовало. Мне хотелось выбрать фарфор с теплым цветочным принтом по каемке, но я была вынуждена следовать предпочтениям эрцгерцога. Мне хотелось взять салфетки с маками, но я понимала, что господа этого не одобрят. Даже мятный чай, который разливала по чашкам, был холодным, а мы всегда пили горячий… Не удержалась и согрела напитки солнечным теплом. Сизый пар взвился змейками над кружками и наполнил столовую приятным ароматом. Так-то лучше!

Внутренний бунт не утихал до тех пор, пока я не приняла решение. Во-первых, не стану относиться к себе как к служанке. Скажем, представлю, что я младшая сестра, которая заботится о кузенах. Да, себя не обманешь, но гордость, во всяком случае, будет уязвлена существенно меньше. Во-вторых, чем лучше я исполняю свою роль, тем проще и благороднее будет моя работа в поместье. В конце концов, между сервировкой стола и мытьем ночных горшков господ – большая разница.

Оценив свои старания, я поправила салфетки, аккуратно свернутые треугольником и положила их поверх фарфоровых тарелок с легким серебристым узором. Еще раз убедилась, что приборы сияют ярче солнца в разгар белых времен. Все было идеально, однако чего-то все равно не хватало. Я вспомнила наши завтраки при жизни батюшки. Слуги всегда ставили на стол букет полевых цветов, которые я собирала на рассвете. Казалось бы, мелочь, но от них на душе становилось по-домашнему тепло и уютно. На кухне я видела небольшую вазу, но цветы, по понятным причинам, среди снегов не растут, а потому я решила обойтись подручными материалами. На кухне же раздобыла бумажные салфетки красного и зеленого цветов и смастерила из них розы. На уроках творчества в детстве я любила создавать подобные поделки. Получались удивительно реалистичные пышные цветки, по красоте едва ли уступающие живым, ведь в них была вложена душа. Теперь я была довольна.

Только отошла в угол столовой и слилась с мраморной статуей, как вошли господа. Хозяин дома, не обращая внимания ни на меня, ни на дворецкого, что только прибыл, устроился за столом. В отличие от него, Джаспер улыбнулся присутствующим, а мне даже реплика досталась:

– Приятно видеть тебя одетой, – мужчина подмигнул, вероятно, помня о моей просьбе сохранить инкогнито. Но вряд ли мне удастся долго скрывать от хозяина дома свой титул. Что-то подсказывало, от господ вроде эрцгерцога хранить секреты невозможно. Вот и сейчас он впервые меня заметил. Властный и недовольный взгляд скрывал за собой другие эмоции. Я чувствовала это всей душой и, вместо обиды или неприязни от столь бесцеремонного разглядывания, испытывала лишь сострадание.

Помня наказ тетушки Мариши и правила нашего дома, запрещавшие слугам обращаться к господам, я склонилась в реверансе, краснея от неуместных намеков, которыми господин Ренар ставил меня в крайне неудобное положение. Конечно, в приличном обществе за меня должен заступиться брат, отец или матушка, но, поскольку их здесь не было, а я играла

роль служанки, было положено терпеть и глотать обиды.

– Что у нас на завтрак? – весело поинтересовался племянник хозяина.

– Овсянка, господин, яйца и…

– Это еще что? – под ледяным взглядом эрцгерцога цветы, которые я мастерила, медленно покрывались инеем и опускали головки. Сердце сжалось от обиды… – Кто это сделал?

От злости глаза мужчины сверкнули белым светом, а иней с цветков, словно живой зверек, пополз по вазе и свил вокруг нее ледяное гнездышко, опушенное снегом.

– Я, ваше высочество, – не понимая причин недовольства, растерянно держала ответ.

– Немедленно убрать! – он не повышал голоса, но внутри все перевернулось от страха и холода. Губы задрожали, а глаза закрыла пелена. Я же старалась… Хотела сделать приятное! Едва сдерживая эмоции, прошептала:

– Простите, ваше высочество.

Мужчина с недовольством наблюдал, как я пытаюсь убрать со стола примерзшую вазу. Не выдержав, Джаспер рассмеялся:

– Дядя, перестань мучить слуг!

– Слугам следует думать, прежде чем делать глупости.

Прямого оскорбления я уже не выдержала и, оставив вазу в покое, поскольку очевидно, что убрать ее без магии мне не удастся, ответила:

– Глупости?!

Эрцгерцог поднял удивленный взгляд, в котором так и читалось гневное «что?». Я повторила, хоть он и не переспрашивал:

– Глупости? Я всего лишь хотела придать этому холодному и одинокому месту капельку домашнего тепла! Только и всего.

– И чай горячий по этой причине? – тонкая ирония, приправленная ядом.

– Чтоб отогреться…

– Что-то еще? – обманчиво добрым голосом полюбопытствовал он.

По телу прошел озноб, словно кто-то ледяными пальцами медленно, очень осторожно проводил вдоль моего позвоночника. Я отчетливо ощущала, как морозные прикосновения опускаются ниже, очерчивают талию, перемещаются на живот и стягивают его ледяным узлом. Я переводила растерянный взгляд с Джаспера на эрцгерцога и обратно.

Если Джаспер напоминал куклу на шарнирах, ту, которую кукловод в театре дергает за ниточки, и она приходит в движение, болтая конечностями вольно и весело, то господина Ренара старшего можно было сравнить с ледяной статуей: красивая, но прикоснуться не хочется. Все движения четкие, размеренные, спокойные, никакой суеты, ничего лишнего. Видимо, и в жизни его так: ничего лишнего. Но что-то подсказывало, что в разряд лишнего он записывал такие «пустяки», как радость, добродушие и улыбка. Сейчас самое время развернуться и уйти за блюдами, но отчего-то ноги примерзли к полу, а язык, словно мне не принадлежал, сам ответил на вопрос:

– Господин Ренар никогда не улыбается?

– Что слугам до улыбок господ? – голос безразличен и сух, от него веяло холодом, оседающим на кончиках пальцев.

– Вы удивитесь, но даже слугам приятно знать, что их труды не напрасны…

– Слугам за труд щедро платят.

– Порой одна улыбка стоит дороже всего золота мира!

По взгляду эрцгерцога ничего нельзя было понять. Был ли он недоволен моими вольными высказываниями или отнес их насчет волнения от первого рабочего дня? Возможно, я никогда не узнаю ответ, поскольку он с невозмутимым спокойствием отвернулся и продолжил разбирать письма, оставленные дворецким. Сколько ни обряжайся воробей соловьем, а петь от этого все равно не научится. Воспитание не позволило смолчать: