Ренегаты
Шрифт:
Все гнилое, ржавое, озера и лужи наполнены коричневой жижей. Пару раз видим обширные пустыри, на которых ничего не растет – земля тут отравлена неизвестно чем. На всякий случай обходим эти мертвые зоны стороной.
Ночуем в огромной цистерне, лежащей на боку посреди мелкого озерца. Горловина цистерны повернута набок, дождь сюда не попадает, и внутри сухо. Завтра к обеду мы должны оставить болота позади и выйти к железке.
После скудного завтрака, затянув рюкзак, киваю на контейнер.
– Мы что, так и попремся с этим дальше,
Костыль щурится, ковыряет ногтем стенку цистерны. Чешуйки ржавчины с тихим шорохом падают ему под ноги.
– Так и попремся… – говорит он наконец. – Время не ждет.
Глава шестая
На главной площади Тангола было шумно. Люди стояли так плотно, что яблоку негде было упасть в буквальном смысле; брось его в толпу какой-нибудь малолетний или великовозрастный шалун-экспериментатор, оно так и осталось бы лежать на плече сталевара, масложима или токаря с темными подглазьями и въевшейся в поры кожи металлической пылью.
Толпа окружала выступающий эшафот, отлитый из чугуна более пятидесяти лет назад. Черный, украшенный узорами, аллегорическими фигурами, изображающими торжество правосудия, главный городской эшафот Тангола заслуженно входил в десятку самых знаменитых произведений искусства Великого Сургана. Его не портила даже большая гильотина с блестящим косым ножом, установленная прямо посредине металлического помоста. В конце концов, это же не садовый павильон и не беседка в парке, а крайне важное сооружение, способное ни много ни мало оказать влияние на ход мировой истории.
То, что люди, несмотря на единственный выходной день, пришли сюда, объяснялось просто: на площади Шести Столпов сегодня должно было свершиться правосудие. Безжалостный меч народного гнева неотвратимо обрушится на каждого, преступившего закон Великого Сургана, а тем более на подлых предателей и изменников, продавших Край Отцов за клондальское золото и аламейские земли.
Сегодня как раз такой случай, сегодня момент истины для когда-то верного сына Великого Сургана полковника Вустага Ллюра, командира отдельной разведывательно-истребительной «команды А». Впрочем, уже бывшего полковника и бывшего командира.
– Сколько лет таился! – переговаривались в толпе. – Вот ведь какая гадина! А прикидывался верным сыном Края Отцов!
– Бешеный пес!
– Гнида на теле Великого Сургана!
– Это все клондальцы, думают, им все можно!
– Слыхали, говорят, ему в Аламее посулили поместье на сто тарков и двести душ тилонов на веки вечные.
– Не, ну надо же, тварь какая! Тут работаешь с ночи до ночи, сил не жалеешь, пластаешься, детей месяцами не видишь, а эта скотина за нашими спинами… Да я ему глотку порву! Зубами!
– А в чем вина-то его, в чем вина? – вклинился в общий гомон одинокий старушечий голосок. – За что его, болезного?
– Болезного?! – взвился масложим, жаловавшийся, что месяцами не видит детей. – Да он,
– Великая Мать с тобой! – Старушка замахала на масложима руками. – Избави и помилуй, владычица небесная. Такие ты страсти говоришь, дорогой камрад, – не приведи Первый Кузнец.
– А все потому, что эта вот гнида, – масложим зло кивнул на эшафот, – продала секрет этого оружия нашим врагам, да. Вот такие дела, мать.
Старушка еще что-то хотела спросить, но ее слова заглушил слитный вой тысяч глоток. Толпа подалась вперед, напирая на частый строй полицейских. Те скрестили винтовки, блеснули на солнце начищенные штыки.
– Не напирать! Не напирать! – зычно покрикивал высокий жандармский офицер в каскетке.
– Веду-у-ут!! – прокатилось над толпой. Стая белых голубей заполошно метнулась прочь от площади и растаяла в высоком голубом небе.
Дверь в стене здания Министерства безопасности Великого Сургана, к которому примыкал эшафот, отворилась, и оттуда под конвоем трех жандармов в черных мундирах вышел бывший полковник Вустаг Ллюр, обряженный в серую арестантскую робу. На руках его поблескивали никелированные наручники, голову украшал черный Колпак Позора.
Следом за обвиняемым на эшафот ступили палач в глухом железном шлеме с прорезями для глаз и Главный Государственный Обвинитель Великого Сургана, он же Верховный Судья Великого Сургана, он же начальник Военной разведки Великого Сургана, полный кавалер ордена Первого Кузнеца, «надежный камрад» и «верный сын Края Отцов» Фирцевальд Карм.
Карм выглядел усталым, на нем был простой повседневный мундир с орденскими планками и серебряными погонами государственного чиновника первого ранга. Он подошел к краю эшафота, остановился у литых фигурных перил, взялся за амбушюр громкоговорителя, вскинул голову…
Толпа замерла. Стало невероятно тихо, и в этой тишине было слышно, как звякают наручники на руках Ллюра и скрипит взводимая палачом пружина гильотины.
Чуть вытянув шею – жесткий воротничок мундира давил под кадык, – Карм поднес амбушюр к губам и резко произнес:
– Камрады! Верные сыны Края Отцов! Сегодня у нас трагический день. Сегодня солнце над Великим Сурганом омрачило свой лик, и всем нам стыдно смотреть друг другу в глаза… Вот тут стоит некий Вустаг Ллюр. Он запятнал себя не просто сотрудничеством с врагом. Он запятнал себя самым гнусным, самым отвратительным деянием, которое только можно представить, – предательством своего народа, предательством своей великой родины!
Толпа с радостным облегчением завыла от негодования в адрес Ллюра. Он стоял между жандармами с безучастным лицом, бледный, с взъерошенными волосами.