Ренегаты

Волков Сергей Юрьевич

Хозяин Орлиного Гнезда повел Олега по уже знакомой винтовой лестнице, но не в комнату с резонансным насосом, а в небольшое помещение, вдоль стен которого разместились деревянные ящики. Открыв один из них, Эль Гарро кивнул:

– Выбирай.

Сотников заглянул внутрь и увидел несколько винтовок с длинными стволами и массивными надульниками, лежащие в углублениях.

– Это «Тонитрум», конструкция компании «Морран, Штаф и Ги», генеральный калибр, разрывные пули, убойная дальность – шесть километров, – с плохо скрываемой гордостью сказал Эль Гарро. – Все в масле, амиго. Работает как часы. Патронов, правда, маловато, три десятка, но это лучше, чем ничего.

– Хм… – Олег взялся

за полированный приклад крайней винтовки, с трудом вытащил оружие из ящика. – Ого! И как из такой оглобли стрелять?

– Ты что, в армии не служил? – прищурился Эль Гарро.

– Нет.

– Ясно. Положи на место! – гаркнул капитан, а когда Олег выполнил приказ, со стуком захлопнул ящик. – «Тонитрум» – оружие для настоящих мужчин. А таким биджо, как ты, амиго, подойдет и это…

Он пренебрежительно пнул сапогом крайний ящик, выкрашенный в защитный цвет. Сотников отщелкнул металлические запоры, поднял крышку и увидел кучу лежащих друг на друге немецких автоматов времен Второй мировой войны. Название он не помнил, но память услужливо подсказала: «Шмайссер».

– Буду как фашист, – брякнул Сотников, вытаскивая из ящика автомат. – Еще рукава надо закатать – и «Хенде хох!». Тр-р-р!

– Хватит дурачиться, – оборвал его Эль Гарро. – Обоймы возьми, там, сбоку, в специальном отсеке. И заруби на всем себе сразу – если будешь стрелять длинными очередями, ствол заклинит от перегрева.

– А как же немцы? – удивился Олег. – Они в кино всегда от пуза поливали, как из шланга. Я где-то читал, что «шмайссеры» были самыми лучшими автоматами…

– Это называется не «шмайссер», а МП-40, – перебил его Эль Гарро. – Не автомат, а дерьмо. Но легкий и простой. Как раз для тебя, амиго. Все, хватит пустому базару греметь! Забирай патроны и пошли – пора лететь.

Глава вторая

Тусклый, оловянный какой-то рассвет застает нас в канаве среди кустарника. Эти гады с бронеходов так и не дали нам подняться вверх по склону и уйти подальше от берега – «зушка» работала по площадям, лучи прожекторов метались по зарослям и пару раз за ночь выхватывали нас из темноты.

Мы падали, ползли, прятались за деревьями и камнями, пытались затаиться, но всякий раз наше укрытие обнаруживалось, и снова приходилось ползти, бежать, падать, опять ползти…

Когда ты в камуфле или даже простой гражданской одежде, это еще куда ни шло. Но ползать по траве, камням и корням практически голым – этого не пожелаешь и врагу.

Из одежды на мне остались одни трусы, у Костыля помимо них обнаружился под одеждой хитрый матерчатый пояс с кармашками. Наверняка там деньги, никакое приличное оружие в кармашках попросту не поместится.

Мы бы, конечно, все же сумели уйти, но наши преследователи высадили десант с нескольких шлюпок, причем высадили с двух сторон, и погранцы с автоматами принялись прочесывать берег, отрезав нас от спасительного пути на запад. В общем, «замуровали, демоны».

Они стреляли на каждый шорох, предпочитая разбираться потом, и Костыль прошептал мне на ухо:

– Замри и не дыши!

Мысленно я в самых ехидных выражениях поблагодарил этого «Капитана О» – можно подумать, и так было непонятно, что делать в сложившейся ситуевине…

В общем, вот так мы и встречаем утро – продрогшие, грязные, мордами в землю. Когда окончательно рассветает, обнаруживаем, что казавшаяся нам надежным убежищем канава на самом деле отлично просматривается сверху, со склона, и стоит там появиться хотя бы одному пограничнику – нам конец.

Костыль жестом показывает, чтобы я шел за ним, поднимается и, согнувшись, начинает движение. Тут же за деревьями наверху появляются силуэты погранцов. Они идут цепью,

изредка перебрасываясь короткими фразами. Костыль бежит обратно, машет рукой – мол, вниз, вниз!

Стараясь не наступать на ветки, я первым спускаюсь к воде. Дурацкий контейнер приходится нести вертикально, прижав к телу, как ребенка, иначе он за все цепляется. Костыль нагоняет меня, указывает на прибрежные кусты. Место, что называется, козырное – длинные ветки, усеянные красноватыми резными листочками, опускаются к самой воде, создавая живой навес. Если бы не цвет листьев, все это было бы здорово похоже на берег какой-нибудь нашей среднерусской речки – ивы, заводь, не хватает только водомерок и стрекоз.

Забираемся в воду, стараясь не выдать себя плеском. Дно здесь каменистое и при этом довольно крутое. Скоро мы погружаемся по шею. Контейнер я по привычке не мочить оружие несу над головой, хотя он герметичный, наш ночной заплыв это продемонстрировал в полной мере.

Забравшись под свесившиеся к воде ветки, переводим дух. С берега обнаружить нас в этом убежище практически нереально, а с воды – тем более, зато нам все хорошо видно и слышно.

Совсем рядом раздается лающая немецкая речь. Это неудивительно – в погранохране, особенно на северных заставах, довольно много немцев. Язык Шиллера и Гитлера я знаю на уровне «твоя моя понимай», но этого оказывается достаточно, чтобы разобрать – наши поимщики будут прочесывать берег дальше на юг. Надо ждать. Когда погранцы уйдут – нужно будет и нам уходить от озера. На западе лежит холмистая равнина, которая тянется до самых гор. Где-то севернее проходит старый тракт, идущий от паромной переправы в Гранц. Это все клондальские земли, народ там живет более-менее неплохо, а это значит, что правительство Клондала навело у себя порядок. Именно по этой причине попадаться клондальцам и местным пограничникам нам никак нельзя – засадят в кутузку и будут долго и нудно выяснять, кто мы, что, откуда и куда. Впрочем, сейчас надо думать не об этом, а проблемы решать по мере их поступления.

– Пошли? – спрашиваю одними губами.

– Тихо! – шипит Костыль. – Слышишь?

Я слышу – бронеходы, всю ночь барражировавшие вдоль берега, разводят пары. Сипло вопят гудки, отчетливо слышно, как вздыхают поршни в цилиндрах паровых машин. Спустя пару минут они появляются. Я впервые в жизни вижу «Тифона» и «Левиафана», да еще так близко – нас разделяет буквально десять-двенадцать метров.

Серые, похожие на сорокаметровые утюги с орудийными башнями на носах пограничные бронеходы чем-то напоминают уменьшенные копии броненосцев времен русско-японской войны. Как будто некий всемогущий реконструктор-затейник взял автоген, вырезал из какого-нибудь «Ретвизана» или «Пересвета» всю середину, а оставшиеся нос и корму соединил вместе и притопил так, что над водой теперь возвышается не больше метра проклепанной брони.

Дымовые трубы у бронекатеров находятся на самой корме, надстройки ощетинились пулеметами. «Зушка», доставившая нам столько проблем ночью, расположена на «Тифоне». Она смонтирована над капитанским мостиком и, судя по всему, должна выполнять свои прямые функции – оборонять корабль от атак с воздуха.

В Центруме, по-хорошему, нет авиации. Десяток разномастных аэропланов погранохраны – самолетами эти летающие гробы назвать язык не поворачивается – не в счет. Сурганские дирижабли – это тоже смех и грех. Нет, когда ты видишь над собой двухсотметровый черный баклажан, проплывающий на фоне облаков, становится жутковато, но только до первых порывов ветра, которые уносят его к бебиной маме. Сурганцы не могут пока решить проблему с двигателями и управляемостью своих цеппелинов, многочисленные катастрофы служат тому подтверждением.