Ренни
Шрифт:
Я надеялась, что, может быть, это была просто какая-то маленькая ерунда, которая привела его в плохое настроение, и что, если я не буду слишком зацикливаться на этом, это может пройти само по себе.
Мне следовало бы знать лучше.
Проблемы не исчезли просто так.
Всякий раз, когда я видела Ренни в течении дня, он все время был дальше от меня, чем обычно, не улыбался и почти ни с кем не общался.
— Пойдем, — потребовал он где-то около полудня, сразу после того, как я закончила наводить порядок в беспорядке, который оставили вокруг все
— Куда? — спросила я, поворачиваясь, чтобы увидеть, как он машет мне ключами. — Мы не можем уйти. Ты здесь главный, — напомнила я ему.
— Ло сказала, что будет держать оборону.
— Зачем? — спросила я, зная, что для Приспешников мало что может быть важнее верности. И он должен был защищать женщин и детей.
— Потому что у меня есть для тебя сюрприз.
Я должна была быть в восторге.
Когда мужчины спонтанно готовили для вас сюрприз, вы должны были быть взволнованы, счастливы и вот-вот лопнете.
Но вместо этого мой желудок почти болезненно скрутило, а сердце, казалось, замерло в груди.
— Что за сюрприз? — осторожно спросила я.
— Возьми свою сумочку и пойдем, — сказал он вместо ответа, тем более убедив меня, что что-то случилось.
И я пошла, чтобы взять свой бумажник, проскользнула в балетки, которые упаковала Эш, и последовала за ним в гараж, где мы загрузились во внедорожник и выехали на главную улицу.
Он подъехал к парку всего в двух минутах езды по дороге перед витриной кофейни с вывеской, которая была мне незнакома, но название на ней было знакомым.
«Она Где-То Рядом».
Это была кофейня, в которой работал Сайрус.
— Ренни, тебе действительно не следует… — начала я, но он выскочил и пошел к тротуару, — находиться на публике, пока мы не убедимся, что угроза полностью миновала, — добавила я про себя, потянувшись к ручке двери и выходя. — Что это такое? Свидание? — спросила я, когда он бесшумно направился к двери и открыл ее для меня.
Но он не ответил, просто впустил меня внутрь и последовал за мной.
Внутри все было сделано интимно и заполнено примерно десятью маленькими столиками на двоих вдоль стен и секцией для сидения на диване в центре вокруг журнального столика. Вдоль четвертой стены располагалась стойка с гигантской доской, на которой разноцветным мелом было написано меню.
За прилавком стояли две женщины — потрясающая рыжеволосая и не менее потрясающая чернокожая женщина, обе в черных брюках и черной футболке с названием кофейни спереди.
Музыка была громкой и почти ошеломляющей, но, согласно вывеске, возле кассы: «Наша музыка удерживает нас от пощечин грубым клиентам. Нет, мы не откажемся от нее или не изменим станцию. С уважением К., спасибо».
Я повернулась к Ренни только для того, чтобы обнаружить его в нескольких футах от себя, стоящим возле стола, за которым двое людей втиснулись в пространство, где должен был сидеть только один, и наблюдали за мной.
И
Да, это были мои родители.
Родители, которых я не видела восемь лет, имейте в виду. Родители, от которых я нарочно ушла. Родители, которые были виноваты в каждой частичке крутости, которую я носила как щит.
И вот они сидели, а Ренни раскачивался на каблуках позади них, взволнованный тем, что его маленький эксперимент удался.
Вот ублюдок.
Мои руки сжались в кулаки, ногти больно впились в ладони. Я вздохнула и заставила свои ноги двигаться вперед, изобразив на губах лучшую имитацию улыбки, на которую была способна.
— Мама, папа, что вы делаете в Соединенных Штатах?
Последнее, что я слышала, что они поселились в Англии. Я бы сказала, счастливо, но я не была полностью уверена, что кто-то из них способен на счастье. Что было у моего отца, так это его одержимость работой. Что было у моей матери, так это ее одержимость моим отцом. Одержимость не была счастливой вещью, на которой основывалась твоя жизнь.
— Мы были по делам в Нью-Йорке, и нам позвонил твой молодой человек, — начала моя мама, слегка приподняв подбородок, явно возражая не только против моего выбора «молодого человека», но и против моего наряда, моего родного города и, вероятно, кофейни, в которой мы сидели.
Я не очень была похожа на свою мать. Она была полной японкой, в то время как я была только наполовину. Моя кожа была темнее, волосы светлее, глаза — как у моего отца, а тело более соблазнительное, чем у нее. Но мое лицо было таким же круглым, как и у нее.
И я не унаследовал ни одного из ее сильных мнений о кухне, одежде, музыке или театре. Этот факт всегда раздражал ее. Вот почему она сокрушалась, когда я хотела играть с глупыми маленькими игрушечными животными вместо того, чтобы сидеть и смотреть Отверженных на французском.
Мой отец всегда был немного более спокойным, более будничным, менее претенциозным. Он никогда не заботился, чтобы заметить, что у меня даже был Геймбой, не говоря уже о том, чтобы читать мне лекции о том, как много я в него играла.
— Ренни, — сказала я, заставляя себя улыбнуться, но это была ледяная улыбка, — Почему ты не сказал мне, что звонил моим родителям?
— Это был сюрприз, Мина, — сказал он, пристально наблюдая за мной. И я просто знала, что он слишком много читает в моей скованности, в том факте, что я не села.
Поэтому я села. — Как у тебя дела?
— Возможно, ты бы знала это, если бы позвонила, Минни, — упрекнула меня мама.
— Я звонила. — Я звонила на каждый день матери и отца, чтобы они не могли сказать, что я никогда не звонила.
— Два раза в год, — усмехнулась она, качая головой. — После всего, что мы для тебя сделали. Лучшие школы, правильные контакты…
Лучшие школы в восьми разных странах за все мое детство. И единственными контактами, которые у меня были, были избалованные, высокомерные отпрыски женщин, с которыми она подружилась в «правильных» кругах в каждой из этих стран.