Репетитор
Шрифт:
— Вы собаку, пожалуйста, уберите, — сурово сказал Иванов.
Голос его ещё дрожал, и руки заметно тряслись, когда он всходил по ступенькам. Во всей этой маленькой сценке было что-то невыносимо-обидное для его больного самолюбия. «Воображаю, как я был смешон, когда защищал там свои брюки!..» — со злостью думал он.
Но рычание из-под дивана, где сидела хозяйка, сделалось ещё грознее… «Ой, не подходи!.. Ой, несдобровать!..» — казалось, говорил мопс.
— Он не тронет, не бойтесь, — небрежно усмехнулась m-me Охрименко. —
С бьющимся сердцем, всё ещё задыхаясь, бледный и злой, репетитор сел у края, на первый стул.
«Какой он страшный!.. Точно сейчас из больницы выписался, — брезгливо думала хозяйка, разглядывая его отёкшее, недоброе лицо. — Кто знает, какие у него болезни были?.. Ещё, пожалуй, заразит»…
— Вы занимались раньше когда-нибудь? — надменно спросила она и подняла высоко свои сросшиеся, густые брови.
Дети, хихикая и подталкиваясь, пробрались за диван. Гимназист, под предлогом унять рычавшего Кадошку, подлез под диван и, тихонько сверкая там, в полутьме, белками и тыча пальцем в жирный, сборчатый бок мопса, науськивал его шёпотом: «Чужой… Куси его… Чужой»…
Рычание Кадо подымалось непрерывною трелью всё выше и выше.
— Да, ведь, вам Белов говорил, что я четыре года, как репетиторством занимаюсь…
Тон его ответа был резок.
M-me Охрименко вдруг рассердилась.
— Ступайте, дети, отсюда!.. Нянька, да где вы вечно пропадаете? Дайте им чаю… Идите же… Вася!.. Кому я говорю?
Дети нехотя скрылись за стеклянною дверью. Но там они прижали свои носики к стеклу и продолжали хихикать.
Вкусный запах котлет и яичницы защекотал ноздри голодного Иванова. Он разглядел через открытое окно край стола, кипящий самовар, варенье, груду булок в корзине… Под ложечкой у него сосало. Но жажда была ещё сильнее, чем голод… Ах, если б ему дали сейчас стакан чаю, он простил бы этой даме и её мопса и всю её грубость буржуазки!
— Вы на последнем курсе?
— Да…
— И неужели вы юрист?
— Что ж это вас так удивляет?
— Вы похожи на медика… Нет, вы сознайтесь лучше…
— Сударыня…
— Я говорила Белову, что ни за что не возьму медика. Они там все в больницах… Могут занести заразу на дом… Ах, знаете… Вы совсем-совсем не похожи на юриста… Сознайтесь…
Губы у Иванова побелели, и глаза сверкнули.
— Вы смеётесь надо мной, кажется?
Он встал резким движением.
«Хррр»… — как-то захлебнулся под диваном Кадо.
— Цыц!.. Кадо!.. Слышишь? Цыц!..
Дети за дверью хватались от хохота за бока.
— Вам подать чаю, барыня? — из окна спросила нянька.
— Нет, я потом. — она махнула няньке рукой. — Ах, какой вы горячий!.. Я пошутила… Присядьте… Вот ваш товарищ Белов — настоящий юрист… Он репетитором у моей подруги Наумовой, Ольги Фёдоровны. Она замужем за…
— Вы меня извините… У меня время дорого… Я не здесь живу… Ваши условия?
M-me Охрименко
— Разве вам Белов не передавал?.. Десять рублей в месяц… Каждый день два часа.
— Позвольте…
Иванов от неожиданности вскочил и резко двинул стулом. Кадо под диваном тоже вскочил и залился лаем. Мускул щеки у Иванова задёргало.
— Сударыня… Я вас просил… убрать эту собаку… Я не могу… так… говорить… — он задыхался.
— Какой вы трус! — презрительно усмехнулась m-me Охрименко. (Она слегка картавила, и у неё вышло «трлус».) — Молодой человек, студент, и вдруг… собак боится!
«И у студента ноги не купленные, — свои», — хотел, было, резко возразить Иванов, но в эту минуту в столовой так приветно зазвенели ложки и чайная посуда. Дети так вкусно чавкали и спорили с набитыми ртами. Иванов проглотил слюну и промолчал. Кривая, жёлчная усмешка исказила на минуту его измученное лицо, и пальцы нервно затеребили козырёк фуражки.
— Катя! — зычным контральто позвала хозяйка. — Дети, кликните Катю!
— Чего вам?
Горничная, в чистом фартуке, с греческой причёской и завитыми вихрами на лбу, сердито выглянула из двери.
— Возьмите Кадошку… Заприте его у меня в спальне… Вот он, под диваном… Кадо!.. Иси!
Горничная, присев на корточки и шурша накрахмаленными юбками, красная, раздосадованная, манила ворчавшего мопса.
— Да иди же сюда, что ли!.. А, чёрт лупоглазый!.. Ещё кусается…
Она смело ухватила мопса за ошейник и поволокла в комнаты. В дверях она кинула на репетитора взгляд, полный злорадства и презрения. «Этакий ледащий!.. Тоже студент называется»… Она простить не могла Иванову, что барыня, поджидавшая его нынче, заставила её вчера, измученную вконец стиркой, гладить её белое платье.
— Ну уж убила бобра! — говорила она на кухне. — И было бы на что смотреть… Для кого рядиться! Крику-то вчера было сколько, страму!.. С утра подняла, чуть свет, оборки гофрить… И откуда она только такую холеру выискала?
— Ничего, и этот сойдёт, — усмехалась кухарка. — Ей наряди козу в штаны… Она и ей займётся от скуки… Чего ей делается? Так и прёт её с жиру-то…
II
А Иванов опять вытирал пот с лица.
Предупреждал его Белов, действительно, что m-me Охрименко баба-жох, ещё практичнее своего супруга, известного дельца. Говорил он, что и торговаться с ней надо как с извозчиком; но чтобы десять рублей за два часа, ежедневно…
Знал он и по собственному опыту, что нет никого неделикатнее и негуманнее светской дамы, так называемой женщины порядочного общества. Знал, и всё-таки опешил…
— Позвольте, — говорил он, стараясь сдержаться и беспрестанно откашливаясь. (От пыли ли, от жары или от волнения, сжимавшего ему глотку, но он совсем охрип.) — Позвольте… Во что же вы цените наш рабочий час?