Реплика в зал. Записки действующего лица
Шрифт:
Я пригласил его на премьеру "Наташи Ростовой", и он пришел. А потом прислал письмо, которое начиналось так: "После "Наташи Ростовой" я спешил, а так как спектакль кончился поздно, не мог дождаться Вас и поговорить". Далее Аркадий Николаевич разбирает спектакль, делает ряд замечаний и дальше пишет: "Есть в спектакле те дорогие мгновения, которые заставляют забыть иные неудовольствия и полностью подчиняют тебя, рождают то самое переживание, непосредственное зрительское чувство, ради которого ходишь в театр. Такие мгновения возникали в минуты страшного узнавания Наташей правды, здесь была неподдельная правда искусства. Ваша пьеса приблизила к нам юную Наташу, и за
И сейчас саднит в душе при чтении письма знаменитого критика, помеченного 1979 годом. Почему тогда же не сказал о нем Миле Тоом? Не дал прочитать? Отложил, закрутился, забыл. А потом стало поздно. "Начало чего-то значительного на сцене" не получило продолжения. Милы Тоом очень рано не стало.
С самого начала нам с режиссером важно было уяснить для себя, что хотим сказать своей молодой аудитории, той, середины семидесятых годов прошлого века? Не устарел ли для нее Толстой? Возможно ли постижение нынешней молодежью его нравственных императивов? Ну, такое, например...
Помните, 12-летняя Наташа "поцеловала в самые губы" молодого офицера Бориса, который пришел к Ростовым в гости? Потом она четыре года ни разу его не видела. "Но в самой тайной глубине ее души вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным связующим обещанием, мучил ее". Сколько волнений из-за одного поцелуя! Вот, значит, какие бывали времена на Руси, вот какие существовали когда-то ответственные девочки и мальчики! Будут ли их эмоции поняты и оценены по достоинству современными отроками и отроковицами, пришедшими на спектакль? Или это кануло в небытие?
Но именно тогда я уверился, что в принципе-то наши дети гораздо лучше, чем мы порой о них думаем. Предполагается, что в мире информационного бума, распространенного цинизма, реальной и экранной жестокости наши дети стали глухи к доброму слову, к продиктованному заботой о них поучению, к тому, что в старину назвали бы идеалами. Оказалось, что это далеко не так. Скорее, мы, взрослые, по лености своей или по недомыслию забываем идеалы им предлагать. Не обращаем к ним, когда надо, слово "вперед", которое Гоголь называл благословенным. Но когда не забываем, предлагаем, обращаем, они живо откликаются.
Об этом думалось на представлениях "Наташи Ростовой", когда во время действия тихо входил в темноту зала и, прижавшись к стене, стоял там, вглядываясь в ряды молодых голов, вслушиваясь в напряженное дыхание, в тишину внимания, с которым постигалось залом толстовское слово.
Спектакль "Наташа Ростова" продержался в репертуаре Московского театра юного зрителя несколько сезонов при абсолютных аншлагах. Школы присылали заявки на коллективные посещения, приходили целыми классами. Отрадно было видеть, как весьма непростое театральное действо, развернутое Жигульским на сцене, все его сценические условности, метафоры, сочетание возможностей музыки, света, пластики, с напряженным вниманием и совершенно искренним интересом воспринимались зрителями. Жигульский не адаптировал, не упрощал сценический язык, но юная аудитория все отлично понимала и принимала.
... А на улице Горького во множестве - афиши "Наташи Ростовой". Иду, вижу, радуюсь. Как там у Маяковского? "Это мой труд вливается" и т.д. Хорошо...
Хотя у Толстого и нет произведения, которое называлось бы "Наташа Ростова", но зато есть "Война и мир". А тень должна знать свое место.
Тут я не последовал примеру живого тогда классика Виктора Розова, который именно себя обозначил автором "Брата Алеши", написанного по "Братьям Карамазовым" Федора Достоевского. Помню, что когда в первый раз увидел, тут же и подумал: не очень это складно выглядит. И у себя в сходной ситуации сделал иначе, а именно так, как только что описал.
Каково же было мое удивление, когда в одной из центральных газет, уже и не припомню какой, увидел большую статью Сергея Бондарчука, а в ней язвительный пассаж о драматургах, которые дошли до такого бесстыдства, что, делая инсценировки произведений классиков, себя, а не их обозначают на афишах авторами. И два примера: Виктор Розов и Даль Орлов, "Брат Алеша" и "Наташа Ростова".
– Вы что же написали, Сергей Федорович!
– налетел я на него, как только встретил.
– У меня-то, в отличие от Розова, именно так, как вы считаете правильным!
Он явно смутился.
– Да?.. Это меня, значит, подвели... Статья пойдет в книжку, там обязательно исправлю.
Ясное дело: за него писали, в лучшем случае - с его слов, а он подписал, доверившись. Какой-то "умелец" подвел мэтра...
Чтобы, как говорится, не казалось, я отправил Бондарчуку на "Мосфильм" и экземпляр "Наташи Ростовой", и парочку афиш.
Когда та книжка вышла, я ее купил и сразу полез в соответствующее место. Упоминание Виктора Розова обнаружил, а Даля Орлова не было. Сергей Федорович обещание выполнил, истину восстановил.
Такой вот застрял в памяти казус. Может быть, потому застрял, что был связан с действительно крупной личностью. А крупные потому и крупные, наверное, что даже в мелочах не пренебрегают справедливостью.
Остается вспомнить, что пьесу "Наташа Ростова" еще раньше, чем в Москве, поставил в Свердловском тюзе режиссер Юрий Котов. Я увидел его спектакль в Туле, где проходил Всероссийский смотр драматических и детских театров, посвященный юбилею Толстого. Актеры играли с энтузиазмом, получили немало наград. Но многое, что занимало нас с Жигульским, чем были мы озабочены, что и как хотели сказать, в спектакле свердловчан, конечно, отсутствовало. Они сделали по-своему. Московский спектакль получился совсем другим и, честно скажу, мне он был гораздо ближе. Он до сих пор живет во мне.
III. ЮБИЛЕЙНЫЙ СЕАНС. ОТ ПАРИЖА ДО ТУЛЫ
"Мир смотрит на него"
В сентябре 1978 года в разделе "С телетайпной ленты" главная советская газета "Правда" опубликовала короткое сообщение: "Дни Толстого открылись в Париже в штаб-квартире ЮНЕСКО по случаю 150-летия со дня рождения великого русского писателя". Информация точно соответствовала факту: дни Толстого в Париже действительно открылись. Но ее можно дополнить, пусть и с некоторым опозданием. Дополнить тем, что именно ваш покорный слуга был послан тогда в Париж на десять дней, чтобы каждый вечер возникать в одном из залов штаб-квартиры ЮНЕСКО перед экраном и говорить вступительные слова перед демонстрацией снятых в СССР фильмов по произведениям Толстого.