Реплика в зал. Записки действующего лица
Шрифт:
Так вот, про 100-летие со дня смерти... Как отметили, на чем заострили память?
Приведу грустные слова известного телеведущего, праправнука классика Петра Толстого из его интервью "Известиям" (15 ноября 2010 года): "Понимаете, Льву Николаевичу все равно, как будет отмечаться 100-летие его смерти. Это важно для людей, которые живут сегодня. Но если сегодняшним людям это не важно, это жалко... Постсоветского осмысления нет никакого по той простой причине, что современное общество даже отчасти не готово говорить на этом языке. Это общество думает о том, как купить автомобиль в кредит, обновить холодильник и съездить в выходные в мегамолл. А задуматься о каких-то философских идеях Толстого - и в мыслях нет Хорошо бы начать приближаться к
Круглая дата не расщедрилась на впечатления. Да и те были не однозначны. Отсмотрели документальный сериал по телеканалу "Культура" "В поисках Толстого", с удовольствием открыли свежую стилем, цепкую наблюдениями книгу Павла Басинского "Лев Толстой: бегство из рая", развели руками, получив в прокат голливудскую ленту "Последнее воскресение". Практически, это - всё...
Тем не менее, для занимающихся Толстым и всех других, кто просто его любит, сейчас - другая ситуация: открылись многие архивы, опубликовано, никогда не публиковавшееся. Не только зеркалом русской революции, выясняется, был Лев Толстой, был он несравненно крупнее и значительнее сухих политических пониманий.
Так позавидуем тем, кто сегодня только отправляется в плавание по открывшемуся безграничному океану - Лев Толстой. А нам, побывавшим на его ветрах раньше, остается пожелать счастливого пути новым корабелам.
IV. ЗА ПОРОГОМ - КИНО
Пришли и дали
Мое хождение не за три моря, а на добрых (да и недобрых тоже) три с лишком десятилетия в мир кино, начиналось почти как авантюра. Потом же - исподволь, незаметно, постепенно - все обернулось таким серьезом, что, как целым остался, - даже и не знаю...
А "виноват" был Евгений Данилович Сурков. О нем уже вспоминалось в "толстовской части" книги, здесь - о начале общения...
Прихожу как-то в редакцию (была осень 1969 года, я заведовал отделом литературы и искусства в газете "Труд"), говорят: звонил Евгений Сурков, просил перезвонить, оставил телефон.
"Вот еще! На хрен он мне нужен!"
Сурков в идеологических сферах был большой шишкой. Раза два или три слышал его выступления - громоподобные, истеричные, возглашавшие истовую верность принципам партийного руководства. Меня, если честно, они коробили прямолинейностью, этакой ангажированной бесстыжестью, хотя по ораторству как таковому то был высший пилотаж. Но было все как-то "с перебором", очень уж "слишком". Сам себе я казался настроенным более либерально.
"Нет, не буду звонить! Мы не знакомы, что ему надо? Хочет, небось, статью предложить. Обойдемся...". И не отзвонил.
Сурков снова позвонил, не застал, позвонил в третий раз, и мы, наконец, поговорили. Я услышал:
– Не пойдете ли ко мне заместителем в журнал "Искусство кино"?
– А вы, Евгений Данилович, извините, там кто?
– Я там с недавних пор главный редактор, вам предлагаю стать заместителем главного редактора, членом редколлегии... Может быть встретимся, поговорим?.. Могу подъехать в центр...
Мы встретились и стали прогуливаться по Тверской между Пушкинской площадью и Триумфальной, бывшей Маяковского. Через дорогу возвышалось давно ставшее мне родным здание "Труда", приметно отделанное майоликой, потом оно перешло в распоряжение "Известий". "Видят ли меня оттуда, созревающего для измены?" - думал, прохаживаясь на пару с приземистым седым человеком с неестественно белым лицом.
В газете оказался вскоре после окончания университета. Литсотрудником побродил по нескольким отделам, что заняло года три-четыре, "был замечен", как сказали бы в старину, повышен до замзава в отделе литературы и искусства, а через полгода назначен в заведующие. Пять лет заведовал. О степени симпатии ко мне говорило хотя бы то, что недавно
– для интеллигентного человека не плохо. Известный театральный критик Саша Свободин тогда говорил: "Даль бегает, как лошадь, пьет, как лошадь, и работает, как лошадь".
Словом, карьера развивалась нормально, даже, можно сказать, хорошо.
Одно, правда, начинало смущать: все отчетливее понималось, что газета, если заниматься ею честно, и литературное сочинительство, если мыслить его на профессиональном уровне, совмещаются плохо. Все чаще думалось о работе в толстом журнале, например, - другой ритм, другая интенсивность. Думалось-то думалось, но где варианты? И вот - само идет в руки. "Искусство кино" - именно толстый журнал, "теоретический", один номер в месяц. Да и ранг - зам главного - звучит впечатляюще, зарплата больше.
То, что я в области кино на тот момент представлял собою идеальный пример необразованного болвана, как-то не останавливало: на месте разберемся!.. Все мало-мальски здравые сомнения застила главная и тайная отрада: я переступал порог кинематографа, а значит оставалось рукой подать до давней мечты: писать сценарии!
И непосредственно на Тверской, которая тогда называлась улицей Горького, дал Суркову согласие.
Но почему его выбор пал на меня? Никогда не спрашивал, могу только догадываться. Конечно, он мог читать мои статьи о театре в "Литературной газете", в "Советской культуре" или в том же "Труде", изредка я писал и о новых фильмах. Но вряд ли решило это. Скорее другое.
Однажды из отдела печати ЦК меня попросили изложить на бумаге свои соображения о работе отдела театра "Советской культуры" - была такая практика: в порядке помощи партийным чиновникам просить специалистов поделиться мыслями. Я поделился, довольно развернуто. Ту мою большую справку, убрав подпись, направили даже главному редактору газеты, так сказать, для руководства. Она, значит, им понравилась. А Сурков бывал в ЦК часто, любил это дело. Там ему и могли сказать, что, мол, "есть такой парень". Он и запомнил. Он был тертым аппаратным калачом, толк в плетении интрижек и интриг знал, ему в заместителях был удобнее "человек со стороны", чем с кем-то в кино уже связанный.
Так это и произошло - очередной мой карьерный подскок. Их было несколько в биографии и обо всех можно сказать: ни высокопоставленные родственники не помогали, ни чья-либо "мохнатая лапа" не подталкивала - не было у меня ни соответствующих родственников, ни "лапы". И сам не напрашивался. Никогда. Верил булгаковскому принципу: не проси, придут и сами дадут.
В своей прощальной книге "Русская трагедия" Александр Зиновьев в главе "Мое социальное положение" в духе спокойной констатации перечисляет ступени своего, своей жены и детей социального роста в советское время: закончили школу, учились в институте, пошли работать, защитили диссертацию и т.д. После чего пишет: "В том, что мы из низших слоев поднялись в средний слой (причем ближе к высшему), не было ничего особенного. Нечто подобное было достижимо для многих без каких-либо особых данных. Тогда даже самые яростные антисоветчики вынуждены были признавать, что в Советском Союзе была самая высокая в мире и в истории человечества вообще вертикальная динамика населения, т.е. подъем из низших слоев в более высокие. Для большинства таких людей это делалось как бы само собой. Я не прилагал для этого никаких особых усилий. Хорошо учился и работал. Был честным гражданином. Окружающие видели это и ценили меня именно за это. Те, от кого зависело мое служебное положение, сами способствовали моему жизненному успеху. Это было обычным явлением в советский период. Таких, как я, были миллионы".