Реплика
Шрифт:
— Если память мне не изменяет, вы жаждали выяснить, кто такой «Бес», и не более того… — напомнил комитетский полковник и скептически осведомился: — Аппетит приходит в время еды?
Кузин прекрасно понимал, что настаивать бессмысленно — если Мазуров сам того не пожелает, любые потуги выцарапать дополнительные сведения будут бесполезны. Но что-то подсказывало опытному оперативнику, что на этом разговор не окончится. Так и вышло.
— Что ж, возьму на себя смелость, удовлетворить ваше любопытство, — без особого восторга изрёк полковник, а в качестве оправдания своей уступчивости прибавил: — А то чего доброго опять приметесь за самодеятельность, что было бы нежелательно… И, само собой, информация,
После утвердительного кивка Кузина — дескать, всё понятно, о чём речь! — Мазуров снова открыл ящик стола, из которого несколькими минутами ранее извлёк фотографию, и достал сероватую картонную папку с тесёмками. В глаза бросилась выполненная типографским способом стандартная надпись: «Дело №…». Остальное, вписанное от руки, так выцвело, что прочтению не поддавалось. Судя по прямоугольному синему оттиску архивного штампа, именно оттуда оно и прибыло. Пока Мазуров возился с чересчур сильно затянутым тесёмочным бантиком, Алексей Борисович успел с грехом пополам разглядеть дату окончания дела «27 сентября 1958 г.». Запись была сделана последней, потому и не успела ещё поблекнуть как всё прочее.
— Ну-с, приступим! — полковник победил наконец неподатливый узел и распахнул папку.
Алексей Борисович не мог не заметить, что дело было расшито. Предусмотрительно, одобрил такой подход Кузин. Сразу видно, что Мазуров к продолжению разговора подготовился заранее — он мог вытаскивать из папки те бумаги, которые считал нужным предъявить своему гостю для ознакомления, те же, которые демонстрировать сотруднику другого ведомства он полагал лишним, мог не показывать и при необходимости просто зачитывать. А полковник между тем, на манер банкомёта за покерным столом, уже выложил на стол перед Кузиным старую, отдающую желтизной справку, так во всяком случае этот документ был озаглавлен.
— Это вам для затравки, — пояснил Мазуров.
В «шапке» бланка значилось: «Управление НКВД по делам военнопленных и интернированных. Кишинёвское лагерное управление № 198». Чуть ниже слева была вклеена небольшая чёрно-белая фотография молодого человека в немецкой военной форме, судя по серебристым погонам, офицера.
Эта, так называемая справка, больше похожая на анкету, была заполнена отнюдь не каллиграфическим почерком и довольно небрежно — многие графы пустовали. Лейтенант медицинской службы Кристиан Мангольд. Родился 21 октября 1919 года в Берлине. Образование: медицинский факультет Берлинского университета Фридриха Вильгельма. Специальность: хирургия. Служба в армии: с 1941 по 1944 год. Занимаемая должность: батальонный врач 326 пехотного полка 198 пехотной дивизии вермахта. Взят в плен 24 августа 1944 года в городе Леова. Награды: памятный знак «Щит за Крым», 1942 год… Вероятно, это что-то вроде карточки военнопленного, предположил Алексей Борисович и возвратил справку Мазурову, ожидая дальнейших пояснений, и тот не замедлил их дать.
— Кристиан Мангольд пять лет находился в советском плену. Осенью 1949-го был репатриирован в Германию. Последние полтора года пребывания на территории Советского союза состоял в близких отношениях с Лидией Спыну, — скупо поведал полковник.
Мало ли кто с кем и в каких отношениях состоял полвека тому назад, тем более, что Андрей Спыну появился на свет в 1957, а никак не в сорок девятом. Так или примерно так рассудил Кузин, которому краткий комментарий Мазурова понимания ни на грамм не прибавил. А тот продолжал:
— До сентября 1945-го Мангольд содержался в лагере под Кишинёвом на общих основаниях. А когда в одном их корпусов кишинёвского Военного госпиталя было сформировано спецотделение для оказания медицинской помощи военнопленным, он, как врач, был переведён
Алексею Борисовичу доводилось посещать такого рода спецотделения для содержания больных или раненых из числа задержанных или уже арестованных. Понятно, что это не совсем одно и то же, понятно, что времена были другие, но по сути, что тогда, что теперь спецотделение — тюремная больница или, если угодно, тюрьма в больнице. А это — железные двери, решётки на окнах и круглосуточная охрана. Постороннему человеку попасть в туда сложновато… Видимо, вопрос: «Это каким же образом они смогли там познакомиться?» столь явственно обозначился на его лице, что Мазуров поспешил внести ясность:
— С окончанием войны госпиталь таковым быть перестал и превратился в обычную больницу. Многие помещения пустовали. Часть из них была предана Институту медицины, созданному в Кишиневе в октябре 1945-го на основе Ленинградского мединститута. Спыну была студенткой института, а студенты практиковались в том числе и на военнопленных… Знакомство состоялось… — полковник сверился с какой-то бумажкой в деле, — …в январе 1948-го. Вскоре, у них завязались отношения. К тому времени бывший немецкий военврач, примерным поведением и добросовестным отношением к своим обязанностям, уже заслужил определённое доверие. Режим содержания был настолько смягчён, что ему позволялось беспрепятственно передвигаться по всей территории госпиталя и даже иногда выходить в город… Так что возможности для общения — в том числе и близкого — у молодых людей были.
— Странно, что ваши коллеги из наркомата госбезопасности этому не воспрепятствовали, — не удержался и попустил-таки шпильку Кузин. — Я слышал, в те годы с этим было строго.
— Ну, положим, наркомат тогда уже был преобразован в одноимённое министерство, — поправил его Мазуров. — А необходимость во вмешательстве летом 1949 года отпала сама собой — Мангольд был репатриирован на родину, и мои, как вы выразились, коллеги просто приняли эту информацию к сведению и решили на основании анонимного доноса жизнь девушке не портить.
Но всё же, бумажку куда надо пришпилили, недобро подметил про себя Кузин.
— Они даже закрыли глаза на последствия этих отношений: Лидия весной того же года сделала аборт… — значительно прибавил Мазуров.
— История безусловно трогательная, только я не улавливаю связи… — уже вслух высказался Алексей Борисович, решив, что, защищая честь мундира,
полковник несколько уклонился от темы. Где сорок девятый и где пятьдесят седьмой? — как бы намекнул ему оперативник.
— У меня и в мыслях не было, растрогать вас, — пожав плечами, холодно возразил Мазуров. — Я всего лишь изложил факты… Кстати, о фактах!
Полковник нырнул в папку и на стол перед Кузиным лёг явно очень старый чёрно-белый снимок молодой женщины. Свои действия полковник сопроводил пространным пояснением:
— Это Хильда Мангольд — мать Кристиана Мангольда, а помимо того, видный немецкий эмбриолог, доктор философии по зоологии. Известность получила в 1923 году за диссертационную работу: «Индукция эмбриональных зачатков при имплантации организаторов от разных видов». Год спустя погибла из-за тяжелых ожогов, полученных в результате взрыва газового обогревателя в её берлинском доме. Обнаруженный ею эффект эмбриональной индукции впоследствии лёг в основу работ её научного руководителя… — к первой фотографии присоединилась вторая — седоволосого пожилого мужчины с кустистыми бровями, — …Ханса Шпемана — лауреата Нобелевской премии 1935 года по физиологии и медицине за открытие организующих эффектов в эмбриональном развитии. Он первым произвёл пересадку клеточного ядра, заложив таким образом основы метода, который стал ключевым в будущих экспериментах по клонированию…