Рерих

Дубаев Максим Львович

Когда в классе мы остались вдвоем, господин Рерих сказал:

— Я устал…

Мы сели на табуретки напротив моей композиции. Я первый раз в жизни сидел рядом с таким большим художником.

Рерих долго меня расспрашивал о моей жизни. Выслушав, сказал с большим волнением:

— Сколько вы за свои детские годы перестрадали… горя навидались. Ваш эскиз показывает, что у вас чистая душа художника. Я знаю, что такие люди, как вы, эту чистоту чувств, невзирая на страдания, проносят сквозь все житейские невзгоды до конца жизни. Я почитаю за честь учить вас, быть вашим учителем. И все сделаю, чтобы вам помочь, чтобы развить ваше дарование и чтобы вы не ругали меня всю жизнь. Слушайте меня внимательно: вам предстоит очень тяжелая жизнь. Не поймут

ваше искусство. Над вами будут издеваться. Все будет делаться для того, чтобы не допускать вас на выставки, чтобы вы умерли в неизвестности. Но вы будете не одиноки — все, что есть передового в нашем искусстве, будет с вами, на вашей стороне. И все искупится в день победы вашего искусства. Вот что я хотел вам сказать по долгу моей совести как человек и как художник.

Поверьте мне, я вас не обманываю. Не смотрите на меня, как на „барина“, я — художник. Я так же не люблю высокопоставленных бездельников, как и вы.

И я поверил господину Рериху. Поверил потому, что моя дорогая матушка всегда говорила мне: „Сын мой, пойми, что твоя жизнь, как жизнь всякого рабочего, будет очень тяжелой. Чтобы жить на свете, надо быть сильным, смелым, честным, любить народ и труд“.

В сущности, господин Рерих говорил то же самое. Я поверил моему будущему учителю. Он — честный человек…

От учителя я побежал к моему спасителю — студенту Академии художеств. Выслушав мой рассказ, он сказал:

— Никто не поверит, что так с тобою, с мальчишкой, разговаривал сам Рерих. Это здорово! А как же господин Рерих думает тебя учить?

Господин Рерих сказал:

— Наша школьная программа не годится для вас. Вас учить надо по-другому. Вы будете знать только трех учителей: я вас буду учить композиции и живописи; художник Рылов — рисунку обнаженного человека и животных; художник Химона — рисунку человеческой головы. Приходите завтра к Степану Степановичу, ему будут даны указания, что делать дальше.

Он протянул мне руку и крепко пожал. Мне было тогда двенадцать лет.

На следующий день, когда я пришел к Степану Степановичу, для меня на столе лежало новое пальто, теплое, зимнее. Новые ботинки, белье, новый костюм. Теплый шарф, ящик для красок. Большой набор масляных красок в огромных тюбах немецкой фирмы „Мевес и К°“. Я переоделся во все новое. Малы оказались только ботинки» [151] .

Если мы обратимся к воспоминаниям Иосифа Гурвича, то увидим, как школа Общества поощрения художеств разительно отличалась от других художественных учебных заведений Петербурга:

151

Утренняя звезда. Вып. 1. М… 1993. Т. 1. Вып. 2–3; М., 1997. Т. 2 (далее — Утренняя звезда). С. 177–181.

«Я прибыл из Киева в столицу русского царя без копейки денег, в туманный осенний день, в одной рубахе и рваных башмаках. От петербургских луж мои рваные башмаки совсем размокли. Долго я бродил по столице, пока не добрался до Академии художеств.

Тяжела дверь Императорской академии художеств.

Я несколько раз подходил к этой двери, но не решался открыть ее. Наконец я набрался храбрости и открыл врата к „свободным художествам“. Перед моим взором в этот пасмурный, серый, дождливый день возникло море огня и света. Дорогие ковры переливались разными цветами радуги. Человек с золотой полоской на фуражке, с огромными золотыми пуговицами, в белых перчатках важно стоял у двери, ожидая приезда президента Императорской академии художеств. Я перешагнул порог академии. Человек с золотыми пуговицами зарычал, как лев, мгновенно очутился возле меня, схватил за шиворот и выбросил меня на улицу» [152] .

152

Там же. С. 177–181.

Когда

же Иосиф Гурвич открыл дверь школы Общества поощрения художеств, его встретил улыбающийся швейцар:

«Меня встретил такой же швейцар, как в Академии художеств, только с серебряными пуговицами, и вежливо спросил:

— Вы, молодой человек, к его высокопревосходительству господину Рериху?

Я удивился, откуда этот человек „в серебре“ знает, куда я иду.

— Поднимайтесь на второй этаж, комната нумер пять.

Я постучал в дверь. Открыл мне человек лет тридцати, веселый, подвижный.

— Вы к Николаю Константиновичу? Эскиз, композицию принесли?

— Принес!

— Приходите с эскизом завтра, к двенадцати часам. Будем знакомы, моя фамилия Митусов, меня величают Степан Степанович. — И он протянул мне руку. — В нашей школе не имеет значения, сколько вам лет, кто вы такой — граф или дворник. Наша мечта сделать школу народной. Школа у нас платная. Если вы способный мальчик — мы вас освободим от платы за обучение, не оставим вас в беде. В нашей школе все зависит от самобытности искусства ученика, от его творческих способностей. Не волнуйтесь, будьте как дома. Судя по вашему эскизу „Весна“, все будет в порядке. Итак, мой мальчик, завтра ровно в двенадцать часов дня будьте в классе обсуждения эскизов. Занятия будет вести директор школы Николай Константинович Рерих. Предупреждаю, юноша, чтобы потом не вышло недоразумения, — господин Рерих суров, но справедлив. Его любимые слова: „Веселей любите труд, будьте всегда сами собой. Будьте проще и любите природу“. До завтра, желаю удачи.

На выходе человек с серебряными пуговицами спросил у меня:

— Как дела?

— А что за человек господин Митусов? — поинтересовался я.

— Господин Митусов, хотя и не художник, а сочинитель музыки, музыкант.

— А кто такой музыкант?

Швейцар от души рассмеялся:

— Ох, и рассмешил ты меня, парень! Неужели ты не знаешь такого слова „музыкант“? Ну а читать-писать можешь?

— Могу! Меня один студент, „друг народа“, научил. Подходяще учил. Я даже читал книги графа Льва Николаевича Толстого. Барин, а любил нашего брата.

— Вот такой и господин Рерих, только он не граф и не князь. И школу нашу, говорят, направляет в сторону народа. Эх, парень! Неужели я был бы с тобою так вежлив? Много тут шляется всяких оборванцев вроде тебя. После вас, голоштанных, я должен каждый раз вытирать пол. Ходи за вами, как нянька!

— А ты бы не ходил!

— Как не ходил? Сам директор школы меня вызвал к себе и в присутствии господина секретаря школы сказал: „Предупреждаю, швейцар, если вы не будете вежливы с молодыми людьми, которые меня спрашивают, ругать их будете за рваные башмаки, за то, что, по несчастию, пачкают пол и не могут давать вам чаевых — сниму с работы, выброшу из школы. Смотрите, не доводите до греха. Вы что, забыли, как сами приехали в лаптях из деревни?..“ Это ведь, парень, сказал сурьезный человек, большой человек, он слов на ветер не бросает. Вот и вожусь с вами… Одним словом — служба, ничего не поделаешь» [153] .

153

Там же. С. 177–181.

Многие художники, окончившие школу Общества поощрения художеств, вспоминали Николая Константиновича Рериха добрыми словами.

В апреле 1913 года «Петербургская газета» опубликовала статью «Беседа с юбиляром Рерихом»:

«На днях ученики и ученицы школы Императорского Общества поощрения художеств чествовали своего директора, Н. К. Рериха, по случаю исполнившегося 15-летия его службы в „Обществе“.

Н. К. Рерих начал службу в Императорском Обществе поощрения художеств должностью помощника секретаря, потом он был помощником директора музея, потом секретарем и, наконец, в 1906 году был назначен на должность директора школы.