Решальщики. Раскрутка
Шрифт:
— Я? Я — нет. Не голубая… А?.. А почему вы спросили?
— А потому, что я хочу пристроить тебя в петушатник. Разумеется, после того как челюсть срастется. С загипсованной пастью в петушиной камере делать нечего. Ведь там тебе придется много, долго и упорно работать минетной машиной. Но это все потом. А пока — легкий спарринг. Давай-ка ручки сюда.
— Дмитрий! Перестань! Ты что, забыл, как в прошлый раз вышло?
— Так в прошлый-то раз у мужика сердце больное оказалось. Вот он и того… И вообще: ты, Леонид Николаевич, мне под руку лучше не говори, —
Кажется, Старостин был готов грохнуться в обморок — на лбу у него выступил холодный пот, лицо побелело:
— Леонид Николаевич! Леонид Николаевич, я вас очень прошу!
— О чем? — «удивился» Купцов.
— У меня тоже больное сердце… я тоже могу… того… как тот мужик. Леонид Николаич, я все расскажу. Я вспомнил, вспомнил!
— Ишь как он теперь запел: ой, я все расскажу! — возмутился Петрухин. — Дай-ка я сперва ему вломлю по яйцам!
— Дмитрий, выйди! Покури в кухне.
— Хорошо. Ты — начальник, я — дурак… Я, конечно, сейчас выйду. Но если это бородатое влагалище опять начнет амнезией мучиться — сразу зови. Я ему мучения-то облегчу.
— Ладно, — сказал Купцов, и Дмитрий вышел из комнаты с чувством выполненного долга. Разумеется, он не видел, каким взглядом проводил его Старостин. Но догадывался, что в этом взгляде многое было: страх, ненависть, презрение. Но больше всего, конечно, страха.
Выйдя, Петрухин не стал закрывать за собой дверь. Он присел на корточки в коридоре, закурил и стал слушать, что происходит в берлоге «интеллектуала».
А там Старостин вытер пот со лба и перевел испуганный взгляд на Купцова. В ответ на его немой вопрос Леонид довольно нейтрально, но вместе с тем как бы и доброжелательно сказал:
— Что ж стоим-то? Может быть, присядем?
— Да-да… давайте присядем. В ногах-то правды нет.
Хозяин и незваный гость сели рядком на диван. Скрипнули пружины под грузным Антоном. В приоткрытую дверь из прихожей потянуло дымом — это закурил Петрухин… Здесь стоит признать, что допрос, построенный на противопоставлении «злой полицейский / добрый полицейский», — прием древний, как сам сыск, и рутинный. Однако, невзирая на свою «древность», по-прежнему в отдельных случаях эффективный. В первую очередь это относится к людям неискушенным, слабым, впечатлительным. Так вот Антон Старостин идеально подходил под эту категорию.
— Ну, Антон Евгеньич, рассказывайте.
— Черт! Даже не знаю, с чего начать?
— А вы не торопитесь. Давайте спокойно, по порядку, подробненько. Нас интересует человек, которому вы рассказали о своей бывшей жене… Кто он?
В ответ Купцов услышал то, что в принципе ожидал и чего очень опасался услышать.
— А хрен его знает, кто он! Я его тогда первый и последний раз видел.
Разумеется, нельзя было исключить, что Старостин лжет, прикрывая своего знакомого. Но Купцов понимал, что скорее всего Антон говорит правду. В любом случае, все, далее им поведанное, следовало проверить. И Купцов знал, как это можно сделать.
— Хорошо. Будем считать,
— В тот день… э-э-э-э… в то утро я возвращался домой от друга, — издалека взялся фантазировать поэт. — Он, знаете ли, болеет, и я возил ему лекарства. У самого с деньгами был страшный напряг, но я занял и купил ему лекарства. Понимаете?
— Да, — кивнул Купцов. — А как зовут вашего друга?
— Э-э… Янчев. Он очень талантливый художник.
— А имя-отчество?
Имя Антон припомнить не мог. Да и саму фамилию вспомнил исключительно потому, что та была на «я» и располагалась, соответственно, на последней странице записной книжки. Совершая традиционный обзвон знакомых на предмет «Где бы нынче разжиться баблосами?», в тот день он решил попробовать пользовать записную книжку по-еврейски — то бишь справа налево. И — о чудо! Начав с последней записи, с «Янчева», услышал в ответ: «Если хочешь — приезжай; денег, правда, нет, но вот водкой напою». Фамилию Антон вспомнил, а вот имя вспомнить не мог: то ли Толя, то ли Виталя. А может, и вовсе — Кирилл.
— …Имя? — переспросил Старостин, оттягивая ответ.
— Имя, — подтвердил Купцов.
— Вы знаете что? Он любит, когда его по фамилии зовут… Янчев и Янчев… и все.
— И все. Понятно.
Было совершенно очевидно, что Старостин врет. Но пока Купцов просто отметил этот факт и не спешил «наезжать» на Антона.
— Хорошо. А номер телефона Янчева?
— Тут, видите ли, какая беда — у меня украли записную книжку. Вытащили из кармана вместе с бумажником.
— Сочувствую. И то сказать — карманников в городе развелось, как собак нерезаных.
— Вот-вот, — охотно согласился Старостин. — На ходу подметки режут, а полиция не реагирует…
— А вы заявление подавали?
— А смысл? Все равно ведь ничего не найдут. Верно?
— Ну почему же? — не согласился Купцов. Он был более чем уверен, что записную книжку у Антона никто не крал. У карманников хороший нюх на деньги, и в карман к этому деятелю искусств никто не полезет. Если записная книжка и пропала, то по вине самого хозяина: потерял по пьяни. — Случается, находят… Ну хорошо, а что дальше-то было? Ваша помощь больному товарищу — это, безусловно, благородный поступок, но нас интересует ваш контакт с вероятным преступником.
Старостин перевел дух, внутренне обрадовавшись, что сочиненную им залепуху про «больного товарища» следователь Петров, похоже, заглотил. И это было хорошо, потому как на самом деле события там складывались несколько иначе.
Вернее — совсем иначе…
У художника Янчева Антон протусовался в общей сложности двое суток. Все это время на квартире шла какая-то разудалая гульба: пили, гуляли, курили травку, приходили и уходили какие-то невнятные личности, возмущенные соседи, срамные девки…