Решающее лето

Джонсон Хенсфорд Памела

— Что ж, я не возражаю, — одобрил мою идею Крендалл, — поезжай. Меня это вполне устраивает. Я попрошу Макса Дэвидсона помочь мне, пока ты будешь в отъезде. Он сейчас не у дел, и думаю, что его знаний хватит, чтобы не наделать глупостей. Когда ты предполагаешь ехать?

— Как можно скорее, — ответил я, но, наведя справки, выяснил, что раньше середины мая уехать не удастся.

— Ну что ж, все равно у тебя впереди заманчивая перспектива, — утешал меня Крендалл, не подозревая, насколько мне необходимо уехать немедленно.

Вторая неделя апреля была на исходе, и весенний

город сиял, словно осыпанный бриллиантовой пылью, а поздно зацветшие деревья в садах Чейэн-уока белели, будто шары из сахарной ваты, и наполняли воздух сладким ароматом. Весна была похожа на строгую мать, которая долго отказывала ребенку в удовольствиях, а затем вдруг неожиданно щедро осыпала его подарками.

Мысли о поездке в Америку так захватили меня, что тоска по Элен стала проходить. Возможно, она прошла бы совсем, если бы однажды вечером, возвращаясь домой и проходя мимо маленькой мастерской по ремонту радиоприемников, я не услышал мелодию, напомнившую об Элен.

Впервые я услышал ее в тот вечер, когда мы с Элен обедали у Гвиччоли. Это был необычайно теплый вечер, и мы сидели у открытого, окна, под которым уличный музыкант играл на флейте. Поначалу я почти не слышал его, ибо звук флейты был слишком слабый и его заглушал шум улицы. Думаю, что он не сразу привлек мое внимание. Теперь же, услышав эту мелодию, шумно исполнявшуюся на саксофоне, трубе и кларнете, мелодию, которая донеслась до меня из темного нутра маленькой лавчонки, я сразу вспомнил ее. Это была обычная джазовая музыка с надоедливыми повторами басов, под которую, тесно прижавшись друг к другу напряженными телами, конвульсивно подергиваются пары в переполненных дансингах. Но я услышал ее, когда был с Элен, запомнил, и теперь она показалась мне необыкновенной.

Остановившись как вкопанный на заполненном пешеходами тротуаре, я слушал банальный мотив, словно звуки хорала. Нет, пожалуй, хор ангелов не смог бы петь слаще. Только когда эту мелодию сменила другая, столь же же пошлая и банальная, я наконец обрел способность двигаться и продолжил свой путь.

В моем уме рождались хитроумные планы примирения с Элен, перебрасывались бесчисленные мостики через пропасть. Но поскольку я старался во что бы то ни стало обойтись без помощи Филдов, все они были практически неосуществимы. От некоторых я тут же сам отказался, понимая их явную нелепость. Например, я звоню Элен в министерство и задаю ей какой-нибудь вопрос, скажем, что требуется для того, чтобы открыть магазин (любой магазин). Или: я узнаю (бог весть каким образом), где она завтракает, и случайно оказываюсь там. Или: я пишу ей сухую и сдержанную записку, где спрашиваю, не оставила ли она у меня какую-нибудь пустяковину, ну, скажем, пудреницу или авторучку (для пущей правдоподобности я, разумеется, сам покупаю их в магазине). И наконец: я тяжело заболеваю и в бреду зову ее.

Идиотизм этого последнего плана, логически следующего за всеми остальными, не менее глупыми и нелепыми, заставил меня очнуться, я даже вновь обрел утраченное чувство юмора. А заодно вернулась и прежняя злорадная, ничем не оправданная уверенность в том, что Элен не меньше моего жаждет примирения, и я преподам ей хорошенький

урок, если не буду с этим торопиться.

Разумеется, я все еще расценивал свое отношение к Элен как простое увлечение или флирт; ничего серьезного в этом я пока не видел. Продолжая наслаждаться внутренней свободой после смерти Хелены, я не был склонен снова осложнять свою жизнь.

Пока я строил нелепые и несбыточные планы примирения с Элен, время от времени по случайным воспоминаниям возрождая радостные и тревожные минуты наших встреч, в отношениях между Чармиан и Шолто произошли перемены.

Однажды утром Чармиан внезапно появилась в галерее. Посетителей не было, я был свободен, и она без обиняков сказала:

— Ты знаешь, Эван пьет.

— Ты говорила, что это бывает. Снова началось?

— Но теперь это серьезно. Он не бывает совершенно пьян, но и трезвым почти не бывает. Опять пропадает по вечерам, возвращается в полночь, отвратительно любезен и внимателен. Свекровь в восторге.

— Разве она не видит?

— О, нет. Она счастлива, что он галантен и мил. Она не знает, каким он бывает после полуночи.

Я почувствовал, как сжалось сердце от гнева.

— После полуночи?

— Нет, нет, он ничего себе не позволяет. Просто садится в ногах моей кровати и начинает доказывать, что во всем виновата я. Он говорит, что ему нравится пить, что он обязательно сопьется — и все из-за меня. Он не трогает меня. А утром ничего не помнит. У него даже голова не болит с похмелья.

— Почему ты не запираешь дверь спальни?

— Я попробовала однажды, но он так стучал, что разбудил свекровь и она примчалась в одной сорочке и в своем розовом ночном чепце. Мне пришлось успокаивать ее и убеждать, что все это просто шутка.

— Она не такая дура. Думаешь, она тебе поверила?

— Она хочет верить, а это главное.

— Ты и теперь не уйдешь от него?

— Сейчас я не могу, — ответила Чармиан с сосредоточенным и каким-то ребячески упрямым выражением. — У него нет ни гроша за душой.

— Он работает?

— О нет, — ответила она со спокойной и горькой иронией. — Уже нет. На прошлой неделе он отказался от места.

— Но… Черт!

— Он считает, что заслуживает большего. Теперь он обхаживает Джонни Филда, хочет, чтобы тот рекомендовал его Хэймеру. Он теперь каждый вечер пропадает у Филдов.

— Послушай, Чармиан. То, что он стал пить, меняет дело. Что тебе до того, как он будет жить без тебя. Ты не должна терпеть все это.

— Что подумает обо мне Лора, когда вырастет? — произнесла Чармиан с идиотской наивностью. — Если она узнает, что я отвернулась от ее отца, когда он был беден и попал в беду…

— Но почему ты так похожа на отца, господи? — воскликнул я. — Почему ты не унаследовала эгоизм Хелены! Мне тошно от твоих рассуждений!

— Дело не только в Эване. Ты знаешь, что свекровь спасает от богадельни только рента — тридцать фунтов в неделю. Я выяснила, оказывается, она по уши в долгах. По уши!.. — добавила Чармиан с неожиданным гневом.

— И ты, конечно, собираешься ее спасать? Моя дорогая, людей в таком положении слишком много.

— А что мне делать?