Решающий бой
Шрифт:
— Сопротивляться и звать на помощь не советую. Это бессмысленно. Никто не придет, — ухмыльнулся мужчина. Полоска шрама, разделившая правую бровь, зловеще белела в полумраке кабинета.
— Вы уже проиграли. Твоя страна обречена. Ей осталось жить считанные месяцы. И вы реликты прошлой эпохи будете, либо уничтожены, либо тихо доживетё свой век в новой реальности, не дергаясь. У тебя есть два выхода. Добровольно отдать нам доклад, написать записку, что совершаешь жизнь самоубийством и умереть. И тогда твоя жена и дочери будут жить. Можешь попробовать сопротивляться и сдохнешь, как ты хочешь, в борьбе. Но тогда
Ненависть ушла из глаз маршала, сменившись обреченной усталостью. Из Ахромеева будто выпустили весь воздух. Он на секунду закрыл глаза и глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Затем спокойно посмотрел на «серого костюма».
— Я отдам вам доклад и напишу записку.
Маршал рывком выдвинул ящик и бросил на лакированную столешницу, небольшую кожаную папку.
— Доклад здесь.
Мужчина с рассеченной бровью, подхватил папку, вжикнул замком, раскрывая её, впился взглядом в исписанные листы бумаг и расплылся в торжествующей улыбке:
— Не соврал.
Сергей Федорович решительно взял из настольного стаканчика ручку, пододвинул к себе стопку листов. Строки прощального письма легко ложились на бумагу, выплескивая внутреннюю боль и давно выстраданные мысли об уничтожении всего того, во что он верил, чем гордился и чему отдал всю свою жизнь. Уже не было ничего, только пустота в душе и осознанная горечь поражения. Но в своем последнем послании Ахромеев сумел намекнуть на происходящее:
«Всегда для меня был главным долг воина и гражданина. Вы были на втором месте… Сегодня я впервые ставлю на первое место долг перед вами» [10] …
10
О докладе маршала Ахромеева, упомянутого в книге:
Накануне своего "самоубийства" 23 августа Сергей Федорович закончил работу над текстом выступления на сессии Верховного Совета СССР, которая была запланирована на 26 августа. Он обсуждал его с дочерью (у нее даже сохранился черновик). Ахромеев предполагал довести до сведения депутатов убийственные, как он полагал, факты предательства некоторыми высшими чиновниками СССР интересов государства.
Сергей Федорович прервался на несколько секунд. Перед глазами встали родные лица супруги Тамары Сергеевны, дочек Наташи и Тани, погибших боевых товарищей.
Ахромеев выдохнул, отгоняя остатки воспоминаний.
— Пиши давай. У нас мало времени, — процедил мужчина с рассеченной бровью.
— Хорошо, — кивнул маршал и дописал последние строки:
«Прости меня, дорогая Томуся, что тебя не дождался. Остаюсь твоим, Томуся, мужем; вашим, мои дорогие, отцом и дедушкой.
Прощайте. С.Ф. Ахромеев».
— Все? — нетерпеливо спросил «серый костюм».
— Это было письмо семье, — сухо пояснил маршал. — Ещё пару строк.
— Быстрее.
Ахромеев выдохнул, отгоняя остатки воспоминаний, и дописал последние строки, поставив жирную точку.
«Не могу жить, когда гибнет моё Отечество и уничтожается всё, что я всегда считал смыслом в моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право уйти из жизни. Я боролся до конца.
Маршал откинулся на кресле,
— Всё. Я готов. Делайте свое дело.
Серый костюм, криво ухмыльнувшись, кивнул исполнителям, оставшись на месте. Двое крепких мужчин подступили к маршалу. В руках одного из них появился тонкий скотчной тросик…
— Алексей, с тобой всё в порядке? — Сергей Федорович с беспокойством смотрит на меня.
— Да, — с трудом выдавливаю слова, — Извините, задумался о своём.
26 ноября 1978 года
— Едут, — выдохнул Андрей Иванович, — Работаем.
В отдалении возник знакомый силуэт жигули «трешки». Машина валютчиков медленно ползла по изрытой ухабами дороге. Через десяток секунд она должна повернуть на аллею к дому, а ещё через минуту припарковаться у подъезда, где стоит наша «горбатая» волга.
Дверки волги мягко открывается. Зорин бесшумно выскальзывает из машины, и скрываются за дверями подъезда.
— Леша, готов? — поворачивается ко мне ГРУшник, — Помнишь, что я говорил? Никакого шума!
— Готов, — кивнул я — Всё будет нормально.
— Сережа, ты в любом случае остаешься в машине, контролируешь обстановку. Если что-то срочное, связывайся.
Мальцев кивает, сжимая в руке толстый прямоугольник рации.
Подхватываю большую спортивную сумку, выпрыгиваю из машины, быстро перемещаясь за трансформаторную будку, находящуюся за домом. Со скучающим видом, переминаюсь с ноги на ногу, изображая ожидание.
«Трешка» тормозит у подъезда. Из машины выходят двое. Первый — высокий, худой, но плечистый, в джинсовой куртке «Вранглер» и брюках «Ли». Надменное холеное лицо небрежно скользит взглядом по окружающим окрестностям. В руке держит пластиковый «дипломат».
Второй — настоящий гигант. Ростом, далеко за метр девяносто, крупный мускулистый торс распирает расстегнутую болоньевую куртку. Правая рука периодически непроизвольно дергается, готовая нырнуть за раскрытую змейку.
«У него точно ствол, как и говорили. Значит, надо гасить сразу и с гарантией», — делаю мысленную отметку.
Оглянувшись по сторонам, парочка бодро зашагала к подъезду. В машине остался водитель. Дожидаюсь, когда широкая спина амбала скроется за дверью подъезда, отсчитываю пять секунд и начинаю движение. К водителю уже подошел Андрей Иванович. ГРУшник просит закурить, получает зажигалку, прикуривает и протягивает её обратно. Водитель выставляет ладонь, но зажигалка летит в пыль. Запястье бандита попадает в захват. Андрей Иванович резко дергает его на себя, пробивая костяшками со стороны тыльной части кулака в висок. Водитель поломанной куклой безвольно заваливается на пассажирское сиденье, не проронив ни звука.
«Минус один», — мысленно отметил я.
Забегаю в подъезд, лечу вверх по бетонным ступенькам. На четвертом этаже, вижу валютчиков. Лавровский клацает замком, открывая дверь. Охранник стоит сзади, держа в левой руке «дипломат» босса.
В первую секунду, увидев меня, они напрягаются. Рука телохранителя ныряет за пазуху. Но осознав, что перед ними находится подросток, расслабляются.
— Дяденьки, подскажите, пожалуйста, вроде здесь где-то Тищенко проживают? — с вопросительным лицом смотрю на валютчиков.