Решающий поединок
Шрифт:
— Нина! — Я буквально рычу на нее. — Сама ведь была капитаном сборной СССР по баскетболу!.. Не понимаешь, что ли!.. Хочется добавить словцо покрепче.
Впопыхах упаковав магнитофон, она ретируется. Ее оттирает дальше Сергей Андреевич.
— Ничего нового? — спрашиваю у него.
— Нет. Перерыл ворох телеграмм, ответа нет. Пойдем отсюда в раздевалку, — говорит Сергей Андреевич.
В раздевалке все разбросано. Неряшливость, свойственная временным помещениям, раздражает сейчас особенно. Любопытные просовываются в щель, досаждают. В зале грохот аплодисментов: музыка победы для одного и стена отчуждения для другого. Что ждет меня?
Не выдерживаю. Начинаю ходить по крохотной комнате
Сергей Андреевич становится спиной к двери, закрывает ее словно амбразуру. Кто-то еще рвется.
— Вы что там, с ума посходили? — доносится голос. — Телеграмма ему.
Я выхватываю долгожданное послание.
— Ничего не понимаю, Сергей Андреевич, может быть вы разберете… «Не беспокойся родами все в порядке. Мама. Ленинград». Что не беспокойся? Родила, не родила? Сын, дочь? Может, сама в безнадежном состоянии, может, ребенок?.. Вы мне можете растолковать? Глупее текст нельзя придумать. Четвертый день жена в роддоме, а они — не беспокойся.
— Тише. Если «не беспокойся», — еще рожает, — пытается унять меня тренер.
— Четвертые-то сутки?
— Вот они где! — Появляется целая процессия. Впереди начальник команды, за ним целая делегация.
— Всем сейчас же… отсюда… до одного, — Сергей Андреевич не говорит, он словно всаживает каждое слово в вошедших. Побледневший, он движется на них, закрывая, словно наседка, меня собою. — Всем. И вам, товарищ руководитель.
— Мы, кажется, не вовремя, — находит тот выход из положения. — Будем на трибуне.
— На трибуне — пожалуйста, — смягчается тренер. Не решись Сергей Андреевич на такое, взорвался бы я. Меня и так уже трясет. Это могло стать последней каплей. Проклятое ожидание. Недаром утверждают, что самое трудное — ждать и догонять.
Лишь на ковре прихожу в себя. Вот оно — настоящее дело. Была рубка. Откровенная. Но без желания исподтишка сунуть локтем под ребро так, чтобы не встать. Но жесткая, силовая борьба по всему фронту. Под конец Лютви сумел меня зацепить так, что после его «швунга» пячусь от одной кромки ковра до другой. Мало что помню о поединке, давшем мне желанную ничью.
Месяц спустя, приглашенный рассказать о выступлении на Олимпиаде в Московский Дом кино, я смотрел этот поединок, отснятый на кинопленку. Пальцы хрустели, сжимая ручки кресла, рубашка стала мокрой от пота. И это месяц спустя, месяц после того, как все это осталось позади.
Для Александра Медведя финал сложился не слаще. Неожиданно на первых минутах он проиграл два очка дебютанту турнира турку Айику. Саша выложился до предела, но все же сумел сквитать очки. Таким образом, в сборной по вольной борьбе лишь двое сумели взойти на высшую ступеньку олимпийского пьедестала почета. Завоевав на первенствах мира три, а на последнем — в Софии — четыре высшие награды, мы не были довольны результатами выступлений нашей команды. Особенно переживали за Али Алиева. За глаза мы называли его Кремень. Упорный, умеющий терпеть, он изнурял себя сгонкой веса. На мировых первенствах, он становится чемпионом пять раз, а вот на олимпиадах его всякий раз подкарауливала неудача. Осечка в Риме, оплошность в Токио, затем неудача в Мехико оставили его без самой ценной награды спорта.
Олимпиада кончилась
Небольшая комната — она же зал — полна. Сцена чуть приподнята. На ней ряд низких столиков. Вступительное слово произносит руководительница хора Акико Сэки. Чувствуем, что она не готовила речь заранее, и, может быть, именно поэтому в ее словах так много искренности и человеческой теплоты. На столике, на малюсеньком пьедестале почета, на самой верхней его ступени — кукла в национальной японской одежде. В ручонках у нее флажки — белый с красным солнцем и наш — советский. Акико Сэки поясняет:
— Это Галя Прозуменщикова. Да, да, именно она, а не кто-либо другой. Мы все рады ее золотому финишу. Жаль, что Галя не приехала с вами. Но все равно, передайте ей эту куклу в подарок от нас. И добавляет: — Знайте, для нас большая радость видеть, как вы выигрываете. Побеждайте, пожалуйста, чаще.
Потом ответное слово держали мы. А потом… Как позднее я узнал, в Японии существует обычай: при встрече, если гости и хозяева почувствуют взаимную симпатию, они обязательно должны спеть друг для друга. Вначале раздельно, а затем сообща. Но мы-то узнали об этом обычае лишь после того, как нас попросили подняться на сцену и спеть песню.
Кстати, исполнить ее должно было только трио чемпионов Олимпиады, а выглядело оно так: справа стоял Александр Медведь, рядом с ним — штангист Алексей Вахонин, а затем уж пристроился и я. Так как тяжелоатлет относился к породе «мухачей» — 52 килограмма, то мы являли собою живописную картину. Стоим на виду у всех. Не знаем, куда деть руки. За эти мгновения взмокли так, словно провели полновесный поединок. Выяснили, что. никто, ну абсолютно никто, не умеет петь. Решено. Тянем что-нибудь из репертуара девчушек с косичками, только начинающих постигать нотную грамоту.
Но неожиданно выяснилось, то наша судьба предрешена заранее, жребий давно брошен и нам придется ис полнять популярную в Японии советскую песню «Подмосковные вечера».
«Речка движется и не движется… вся из лунного серебра, — несмело, вразнобой затянули мы. С первого же куплета Алексей Вахонин захлебнулся, больше мы его не слышали, хотя он, хитрюга, продолжал исправно шевелить губами. Саше Медведю действительно медведь наступил на ухо. Он предупреждал, что не силен в вокале, но то, что он вытворял на сцене с песней, было хуже всяких ожиданий. Он надрывным басом гудел нечто невообразимое. И я вел себя не лучше их. Если бы не великодушная поддержка хористов, мы вряд ли добрались до последних слов песни. Хохотали по поводу нашего певческого искусства добродушно и много, но зато и поздравления сыпались со всех сторон. Нас троих за вокальную отвагу зачислили в корпорацию «Поющие голоса»…