Решающий шаг
Шрифт:
Переход Артыка на сторону Красной Армии радовал всех. Но радость самого Артыка была несколько омрачена в первые же часы пребывания его в штабе Красной Армии. Он узнал, что Куллыхан, по приговору Революционного трибунала, расстрелян, но другой его враг, бывший волостной Ходжамурад, почему-то оказавшийся в тылу Красной Армии, работает в интендантстве фуражиром.
Артык обратился к начальнику штаба:
— Товарищ, я прошу назначить переводчиком в мой полк Ходжамурада.
Иван Тимофеевич незаметно подмигнул
— Мы же назначили тебе комиссаром Алексея Тыжденко. Он будет тебе и переводчиком.
Но Артык продолжал настаивать:
— Может быть, Ходжамурад страдает там от одиночества. Если он будет в моем полку, среди туркмен, у него веселее станет на сердце.
— Артык, сейчас не время мстить, — строго заметил Иван Тимофеевич.
Артык возразил по обыкновению резко:
— Так зачем же вы деретесь с меньшевиками? Почему бы вам не помириться?
— Мы воюем с ними не из мести.
— Я тоже хочу расправиться с Ходжамурадом не за свои обиды. Он — враг всего народа. В нашем ауле у Халназар-бая не было более верной собаки, чем Ходжамурад. Разве ты об этом не знаешь? Чем он лучше хромого мирзы, которого вы расстреляли?
— Куллыхан совершил тяжелое преступление уже при советской власти. А Ходжамурад похож теперь на человека, у которого осталось одно на уме: «Побившего меня пусть бог накажет!»
— Это он сейчас такой. А чуть скопится у него жир в курдюке, он не сжалится ни надо мной, ни над тобой. Пока не убьешь змею — не избавишься от нее.
Меркулову стали ясны отношения между Артыком и бывшим волостным. Он объяснил Артыку, что если за Ходжамурадом имеются преступления против народа, следует сообщить о них в Ревтрибунал, и его привлекут к ответственности.
— Наши судьи строги и справедливы, — сказал он при этом. — Ваш волостной за все ответит. Но если я сейчас выдам тебе его, нас за это советская власть не похвалит.
Артык подумал немного и сдался:
— Ладно. Но пусть он не попадается мне на глаза. Если увижу его, не смогу сдержаться.
Чернышев, едва заметно улыбнувшись, переглянулся с начальником штаба и, пригласив с собой Артыка, пошел из штабного вагона.
— Буду твоим нукером, — сказал Артык, выходя на перрон, и зашагал рядом с командующим, плечом к плечу.
На станции кипела жизнь. Около депо стояло десятка полтора паровозов, из их труб клубами валил густой черный дым. По путям сновали, пронзительно насвистывая, маленькие маневровые паровозы, около них с флажками в руках суетились сцепщики. Красноармейцы из эшелонов, стоявших на запасных путях, бегали с котелками за кипятком или за обедом на кухню. Из некоторых вагонов доносились звуки гармошек, песни. Артык внимательно наблюдал за всем происходящим. Когда вышли на городскую улицу, стали попадаться люди в пестрых халатах и синих чалмах.
Иван Тимофеевич предложил навестить Мавы, жившего недалеко от вокзала.
Мавы не было дома. Майса обрадовалась Артыку, как родному брату. Она не знала, куда и усадить его, чем угостить. Стала расспрашивать об Айне, Шекер, Нурджахан. Но у нее не повернулся язык спросить о семье Халназара. Она только спросила, улыбнувшись:
— А как живет Атайры-гелин?
Ей было известно, что в ауле не любят невестку-фалангу, но сама она никогда не забывала заступничества Атайры-гелин перед Халназаром.
Артык с удивлением смотрел на Майсу и не узнавал в ней прежней забитой мехинки. У нее ничего не осталось от былой застенчивости. Она и на мир смотрела теперь как-то иначе. Наблюдая за ней, Артык особенно ясно видел, что значит для человека свобода. Ей никто не мешал теперь думать и поступать так, как ей заблагорассудится. Она уже сняла свой яшмак, вдвое уменьшила тяжелый борык и, пожалуй, кое в чем опередила Айну. Артык понял: это влияние города. Когда Майса взяла на руки проснувшегося ребенка, Артык попросил:
— Майса, дай-ка сюда Джерен!
Майса изумленно взглянула на него:
— Откуда ты знаешь, что ее зовут Джерен?
— Раз она родилась от Мавы и Майсы, какое же еще имя ей лучше подойдет?.. — пошутил Артык. — Она будет вольной степной козочкой!
— Нет, тебе, должно быть, Иван сказал!
Иван Тимофеевич отрицательно покачал головой.
— Я сам не знал, как ее зовут.
Майса вдруг вспомнила:
— А! Это Мавы тебе сказал, Мавы! А Бабалы растет? Хорошенький?
— Он лежит на спинке и копытцами лягает звезды.
Покачивая Джерен, Артык опять пошутил:
— Майса, ты хорошенько ухаживай за Джерен. Вырастет — я возьму ее в невестки.
— Когда она вырастет, ты и знать нас не захочешь.
— Почему это?
— Скажешь, что она волосата, смешанной крови, дочь бывшей рабыни, байской наложницы... Да мало ли найдется причин?
— Сама же ты говорила, что больше нет ни рабынь, ни наложниц!
— Со старым не скоро покончишь.
— Будь покойна, они и слушать стариков не захотят. Бабалы, может быть, женится на бухарке, а Джерен выйдет замуж за русского.
— Ах! За русского?
— Что ты ахаешь? То ты выдаешь себя за большевичку, то боишься, что русские будут жениться на туркменках.
— Да нет, все же будет не так. Можно же найти равного себе и того, кто говорит на одном с ним языке.
— Погоди, ты и сама не сумеешь разобраться, какой у них будет язык.
— Ой, Артык, что ты говоришь!
— Я жалею, что не знаю русского языка. Да и ты, должно быть, жалеешь. Даст бог, как только Бабалы сможет держать в руке карандаш, мы увидим его в русской школе.