Решающий шаг
Шрифт:
— Ой, что он говорит!. Разве мы теперь дети?
— Вот об этом я и тужу... Если б мы были детьми...
— Что было бы тогда?
— Тогда тебе не удалось бы так спокойно сбивать масло.
— Почему?
— Я незаметно подкрался бы и крикнул: «Ав!» Помнишь, как я тебя однажды перепугал, а ты вскрикнула: «Ма-а!»
— Теперь не очень-то испугалась бы! Смеющиеся черные глаза Айны опьяняли Артыка.
Он восхищенно смотрел на нее, не чувствуя, как мотает головой жеребец, дергая повод. Упершись в стремена, он сильно осадил коня и сказал:
— А теперь я и играть буду иначе. Подберусь незаметно и...
Айна не ответила и отвернулась.
— И тогда не испугаешься? — спросил Артык.
— Ой, что он только говорит!
— Потом...
Айна стала играть черенком мутовки.
— ...потом... поцелую...
Айна тихонько вскрикнула и схватилась за мутовку обеими руками.
Артыку и самому стало не по себе. «В самом деле, шутка получилась неуклюжей», — подумал он и в этот момент заметил, что Айна предостерегающе махнула ему рукой. Артык понял, что кто-то приближается к кибитке, и отпустил повод.
Конь пошел мелкой рысью. Артык оглянулся и увидел, что Айна смотрит ему вслед. Поняв, что его слова не обидели девушку, он стал напевать под цокот копыт:
Если я белые руки, нежные руки любимой,
Сжимать отважусь, — убьют, а не отважусь, — умру.
Если я мед пьянящий с губ ее ненасытимо
Впивать отважусь, — убьют, а не отважусь, — умру.
Айна глубоко вздохнула. Последние слова Артыка заставили ее вздрогнуть и каким-то огнем разлились по всему телу. Она посмотрела на свои руки, будто на них могли остаться следы его прикосновения. Ей показалось, что щеки ее горят, и она погладила их. Девушка глянула вслед Артыку. Гнедой бежал плавной рысью. Из-под копыт, как лягушки после дождя, отскакивали комочки земли. Артык играл плеткой и часто оборачивался. Айна долго не могла прийти в себя. Она чувствовала на щеке прикосновение его мягких, едва пробивающихся усов, хотя ее щек касался лишь влажный утренний ветерок.
В детстве Айна дружила с Артыком, и всегда он нравился ей. Теперь она с волнением ощущала в себе что-то совершенно новое. Это уж не детские шалости. Словно зацепил Артык сердце ниточкой, а весь клубок увез. Дорога, по которой он ехал, извивалась змейкой, — тянулась по ней и та ниточка от ее сердца... Руки Айны продолжали взмахивать над бурдюком, а глаза были устремлены туда, на дорогу. И задумчивый взгляд ее то загорался от увлекательной и гордой мечты, то затуманивался от каких-то других, более трезвых мыслей...
Когда Айна стала вынимать из бурдюка сбитое масло, вернулась мачеха.
Мама не отличалась особенной проницательностью, но все же она заметила что-то неладное в лице девушки — оно выражало не то радость, не то печаль.
— Эй, дочка! — сварливо крикнула она. — Ты принялась за работу, когда я уходила, а кончила только сейчас?
— Холодно сегодня, — не поднимая глаз, ответила Айна, — масло плохо сбивается.
Мама хорошо знала, сколько времени она провела в пустых разговорах, и потому не поверила Айне, но и придраться было не к чему. Все же от попреков она не удержалась:
— Скажи лучше, что бездельничала и остудила бурдюк...
Лицо девушки на мгновенье затуманилось, но
Глава третья
Семья Артыка и Ашира имели паи в разных арыках. Прошлой осенью семья Ашира продала и проела свой пай, а весной брала воду для посева из другого арыка. У Артыка были теперь другие три пайщика, вместе с которыми он работал по очистке канала и арыка. Сегодня он отправился с ними в поле, — надо было проверить, не гибнут ли посевы. Была у Артыка и еще одна забота: его участок лежал высоко, и орошать его было очень трудно. Артык решил прорыть к нему еще одну канаву.
Теплая погода наступила уже в конце зимы, сев дейхане успели закончить еще до новруза. После теплых дождей, выпавших в дни новруза, ячмень и пшеница взошли дружно. Но весной уровень воды в канале не повышался, и это беспокоило дейхан. Это же было и причиной мрачного настроения Артыка. Политые всходы уже ярко и густо зеленели, не-политые оставались редкими и начали вянуть. Однако листочки еще не желтели. Это несколько успокаивало Артыка. «Если не ударит жара, — думал он, — до следующего полива дотянут». И тут же его охватывали сомнения: до его очереди оставалось целых двенадцать дней. Двенадцать дней... — размышлял он. — А полив неполный, да и что это будет за вода, если ее и в эту очередь на мой посев не хватило?»
Когда Артык всадил лопату в землю, намереваясь рыть канаву, им снова овладело подавленное настроение. Невольно припомнилось... Прошлой осенью, когда урожай был снят, наступило время выбирать мираба. В ауле Гоша было около шестисот хозяйств, делились они на четыре рода, четыре арыка. Дейхане были недовольны своим мирабом, — он бессовестно обделял их. Поэтому большинство дейхан говорило: «Надо выбрать такого мираба, который не будет обкрадывать народ и на всех будет смотреть одинаково». Вопрос горячо обсуждался повсюду, каждой группе дейхан хотелось поставить своего человека.
Среди бедных дейхан происходили такие разговоры:
— Теперь с выбором мираба надо хорошенько подумать.
— Э, каждый год мы говорим так, и каждый год мирабство достается таким людям, как Нунна Пак.
— И то верно. Прошлой осенью мы хотели выбрать Пашщи Келя, а стал мирабом Нунна Пак. И все, кто был с ним заодно, разворовывали наше добро.
— Ну, теперь не будем дураками. Выберем Келя.
— Вряд ли. Видно, тогда выберем, когда у Келя вырастут волосы (Кель — лысый, плешивый (игра слов)).
— Почему же не выйдет? Вот что, люди! Нас много, давайте сговоримся и отдадим мирабство Артыку. Он из рода кертыков, а кертыкам уже много лет не доставалось мирабство.
— Вот это дело! Артык — крепкий парень и честный. Он не станет нас надувать, как Нунна Пак.
— Как знать? Может, и станет...
Об этих разговорах слышал и Артык. Сам он считал избрание его мирабом таким же неслыханным делом, как немой — возможность заговорить. И в то же время думалось: «Воля народа священна. Ну, а если выберут меня, справлюсь ли с мирабством? Нет, не соглашусь!» — отвечал он себе и тут же начинал спорить: «А что, разве я был бы хуже этих мирабов?! У меня же, конечно, не будет одна мерка для бая, другая — для бедняка. Уж если я возьмусь, так не буду рабом Халназар-бая и не дам одним лишь богачам народную воду...»