Республика Шкид (сборник)
Шрифт:
Стал Петька одеваться. Стал первый раз в жизни кальсоны надевать! А немец смотрит и улыбается. И Петька улыбается.
Вдруг немец улыбаться перестал.
Подозрительно посмотрел Петюшке в лицо и говорит:
– Что это у тебя, – говорит, – из рота торчит? Что это у тебя там блестит?
Вздрогнул Петька, губы захлопнул.
«Вот, – думает, – дурак, бродяга! Надо было улыбнуться!»
Отворачивается, плечами пожимает – пустяки, дескать.
А немец не отстает,
– А ну! – кричит. – А ну, разжимай зубы! Что ты там спрятал? Что у тебя там за жвачка?
Раздвинул Петька челюсти.
– Плюй! – кричит.
Задохнулся Петька, надавил языком и выплюнул свою жвачку немцу на ладонь.
И чуть не закричал от страха.
На ладони у немца не часы лежали, а пробка медная, которой дырка в ванне затыкается, чтоб вода не вытекла. Пробку Петька впопыхах в рот себе запихал, потому вода и вытекла.
Испугался Петька. Да и немец не меньше испугался. За полоумного Петьку принял. Залепетал чего-то.
– Скажи мне, – спрашивает, – скажи мне, ради бога, зачем ты пробка в рот сувал? Разве металл можно в рот сувать?
Не знает Петька, что и отвечает. Чепуху какую-то отвечает.
– С голоду я, – отвечает. – Кушать хочется очень.
А сам в ванну поглядывает: «Где часики?».
Не видно что-то. Пусто в ванне, только мочалка мокрая лежит. Не иначе как под мочалкой часики. Ушел бы немец, тогда достать можно. Но не уходит немец. Петьку жалеет.
– Ах да ох!.. Матушки-батюшки! Медная, – говорит, – штучка кушать нельзя. Сейчас вот обед будет, там дадут тебе суп, каша и кисель. А медная пробка – невкусный, твердый. Вот гляди.
Бросил немец пробку в ванну. Звякнул металл. Видит Петька – нагнулся немец за мочалкой. Сейчас мочалку поднимет, а под мочалкой… Ах!
Не долго думая, рухнул Петька на пол и заорал благим матом:
– У-о-о-ой!
Кинулся к нему немец:
– Что с тобой? А? Что с тобой?
А Петька орать не перестает, бьется бедняга в ужасном припадке.
– У-о-ой! – орет.
Заметался тут немец. Забегал. Стул уронил и выбежал вон.
Бросился Петька к мочалке. Так и есть – лежат под мочалкой часики.
Схватил Петька часики, воду стер, полюбовался – солнце на ладошке горит… Полюбовался Петька и сунул солнце в новый казенный карман.
Только сунул, – немец вбегает. С пузырьком в руках вбегает.
– Нюхай! – кричит. – Нюхай скорей нашатырного спирта.
Закачался Петька, понюхал из пузырька, чихнул и в себя пришел.
Быстро напялил на себя остальную одежду, ботинки надел, каблуком прихлопнул. Жмут слегка новые полсапожки, да ничего, – приоделся зато Петька чистым пижоном. И кушак застегнул. И волосы пригладил.
«Эх, –
– Идем обедать, – сказал немец.
Только вышли они в коридор – звонок. Бежит звонок по всем этажам. С шумом несутся ребята по коридорам. С топотом, с гиком.
– Обедать! – кричат. – Обедать!
Петьку чуть не уронили, затолкали, поволокли. Потерял Петька немца.
Растерялся – не знает, что делать. И вдруг видит чернявенького парнишку, того, что в конторе звезду рисовал. И тот Петюшку увидел. Улыбнулся, рукой махнул.
– К нам! – кричит. – В нашу группу.
Побежали вместе. Вбегают в приютскую столовую.
А там уж ребят видимо-невидимо. За столами ребята сидят, а на столах оловянные миски дымятся. Вкусно дымятся. У Петьки даже нос зачесался, в коленки дрожь прошла.
Сели обедать.
Шумят ребята, ложками размахивают, хлебными корками перебрасываются. А Петька на суп насел. Шутка ли, парень два дня пищи не нюхал, всего-то за два дня пончик с повидлом съел.
Ясно – с жадностью ест, алчно.
Не соврал немец: после супа кашу подают. Гречневую, с маслом. Петька и кашу подзавернул в два счета. Киселя дали – кисель съел и миску облизал.
Ребята, которые рядом сидят, смеются. Особенно один, одноглазый, с черной повязкой на лбу… Тот прямо издевается.
– Ну и обжора, – говорит. – Ну и горазд лопать. Слон, ей-богу, и то меньше ест.
Смеются ребята. Обидно Петьке. Терпел он, терпел – и не вытерпел. Облизал свою оловянную ложку, посмотрел одноглазому в нахальный его глаз и, размахнувшись, ударил одноглазого ложкой по лбу.
Ужасно закричал одноглазый. Зашумели ребята. Федор Иванович прибежал.
– Что? Что такое?
Одноглазый плачет и кулаком растирает свой лоб, а на лбу шишка.
– Кто тебя так? – спрашивает Федор Иванович.
– Вот, – показывает одноглазый на Петьку. – Вот эта сволочь… Ложкой.
Строго посмотрел Федор Иванович на Петьку.
– Встань, – сказал. – Встань, тебе говорят.
Встал Петька, смотрит исподлобья, – чего, дескать, надо?
– Так, – сказал Федор Иванович. – Так. А теперь выйди вон.
Не понял Петька – пошел за заведующим. И когда выходили из столовой, услышал за спиной:
– Федор Иваныч! Новенький не виноват.
Голос знакомый, – чернявенький крикнул.
Вышли они в коридор.
– Так, – сказал Федор Иванович. – Слушай, что я тебе скажу. Драться нельзя. Так. На улице можно было драться, а у нас нельзя. Понял? А в наказание стань здесь и стой, пока обед не кончится.