Реставрация

Тремейн Роуз

— Я говорю как раз о них, Меривел. Дай мне возможность высказаться, не перебивай, и сам поймешь, что у меня есть по этому поводу некоторые мысли.

Мы продолжали идти. Тусклое солнце выглянуло из-за облаков, озарив нас слабым, призрачным светом.

— Позволь мне рассказать тебе об одной женщине, которую привезли ко мне в «Уитлси» — так называется наша лечебница. Ее подобрали в канаве, она там чуть не утонула. Месяц за месяцем, год за годом скиталась она по графству, просила милостыню, грязно при этом ругаясь, и истязала свою плоть, особенно исхлестывая колючими ветками грудь и плечи. Но самую большую радость доставляла ее больному сознанию возможность что-нибудь испачкать. Женщина носила при себе в

мешочке собственные испражнения и мазала ими руки и чистую одежду тех, кто подавал ей милостыню. Так же оскверняла она надгробия и церкви. Когда мы забрали ее к себе, она впала в такую страшную ярость, что пришлось (хотя я очень не люблю этого делать) приковать ее цепями к стене. Несколько недель подряд она днем и ночью пыталась вырваться из оков, ее запястья и лодыжки превратились в сплошные раны, несмотря на то, что их забинтовывали. У тебя сложилось представление об этой женщине, Меривел?

— Да, Пирс, — ответил я.

— Хорошо. Теперь позволь мне рассказать о событиях того утра, когда я пришел к женщине и увидел, что она наконец успокоилась. Скрючившись, сидела она в углу и не шевелила ни рукой, ни ногой. Заметив меня, женщина подняла руку и указала на две большие кучи дерьма, которые она недавно из себя извергла. У меня не было желания туда смотреть, но женщина настаивала, да и перемена в ней была столь разительна, что я повиновался. Подойдя вплотную к кучам, я увидел в зеленоватых испражнениях двух огромных белых червей — каждый несколько дюймов в длину, — эти отвратительные создания копошились, то скрываясь в дерьме, то выбираясь наружу. Я перевел взгляд на женщину — она плакала. С нее сняли цепи, увели, вымыли и уложили в чистую постель. С этого дня женщина успокоилась, она рассказала нам о доме, детстве, маленьком ребенке, оставленном на попечение сестры, и мы поняли, что она исцелилась. Глисты испортили ей кровь, и эта кровь проникла в ее мозг. Она не была порочна, Меривел, она была больна. К счастью, ее тело освободилось от источника болезни.

— Рад за нее, — сухо отозвался я.

— То же происходит и с тобой, дорогой друг. Вот что, на мой взгляд, случилось. Ты одержим одним желанием — чтобы король вновь приблизил тебя и вернул свою любовь. Лишенный любви, ты просто помешалсяот горя. Со временем это помешательство принесет печальные плоды, ты станешь похож на женщину, о которой я рассказал. Нет, ты не станешь пачкать людей экскрементами, но вот загрязнить ненавистью сможешь. Это случится, если тебе не удастся разглядеть в своей тоске по утраченной благосклонности короля тяжелую болезнь, от которой ты долженизлечиться, иначе — смерть.

Пирс остановился, положил костлявую руку на мое плечо. Я уже открыл рот, чтобы ответить, но он продолжил речь:

— В том, что случилось сегодня утром, в резких словах твоей жены я склонен видеть одну лишь пользу для тебя, Меривел. Не прерывай меня, а выслушай! Сознание того, что король никогда тебя не любил, а только использовал, — как я и подозревал, — дает тебе надежду на исцеление. Ведь это знание может привести к целительным последствиям — обильным гнилостным испражнениям, которые хоть и омерзительны, однако изгоняют из организма еще более омерзительный источник отравления и распада. Так червь может даровать надежду.

Я пристально смотрел на Пирса. Говорить я не мог — меня вдруг захлестнула глубокая вера в справедливость его слов. Я только кивал и кивал. Как шут, который хочет, чтобы на его колпаке звенели бубенчики.

Глава шестая

Королевские капли

Прошло несколько дней, и все это время я чувствовал, как на меня нисходит благодатный покой.

Когда Пирс сказал, что должен возвращаться в «Уитлси», я поблагодарил его — с

тем сентиментальным пылом, который он во мне никогда не одобрял, — за то, что он спас меня, не дав впасть в полное безумие, и от чистого сердца просил приезжать в Биднолд, как только ему позволят дела. Пирс ответил, что будет молиться за меня, и горячо советовал вернуться к научным занятиям, читать книги по медицине. «Это поможет, — сказал он, — сменить ориентиры: на место материального достатка поставить знание». У меня не хватило духу сказать, что я не чувствую в себе для этого достаточно сил. «Но я могуобещать тебе, Пирс, — заверил я друга, — что с моими глупыми ожиданиями королевских милостей покончено. Не думаю, что еще когда-нибудь увижу короля. Чем я займусь в будущем, пока не знаю. Возможно, живописью».

Мимоходом заметим, что мнение Пирса о моих картинах было ненамного выше, чем мнение Финна, однако он ничего не сказал, занявшись сбором «горящих углей», которые сложил в небольшую трогательную стопку. Почувствовав внезапный прилив нежности к другу, я хотел подарить ему Плясунью, но он отказался, сказав, что эта лошадь с большим норовом, и попросил, если можно, купить ему нового мула.

Один из слуг отправился за мулом и вскоре вернулся с нескладным пятнистым животным: «мул может укусить, сэр Роберт, зато он очень вынослив и хорош для долгой дороги».

Пирсу я ничего не сказал о дурных наклонностях мула, которого тут же взнуздали. Пирс сел в седло и, не прощаясь, пустил мула рысью. Когда они были у первого поворота, я увидел, что мул запрокинул голову и сделал попытку укусить Пирса за ногу. На этот гнусный поступок Пирс ответил пинком в бок, отчего мул взвился и перешел на галоп «Последнее, что я видел, глядя им вслед, было облачко пыли от копыт животного.

Я продрог и, почувствовав потребность подкрепиться, попросил Уилла принести кувшин с глинтвейном в Комнату Уединения, где собирался провести часок-другой, размышляя в одиночестве. К моему удивлению, я застал там Селию, она разглядывала мою птичку.

— Прошу прощения за вторжение, — сказал я, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Что это за птица? — спросила Селия.

Я ответил не сразу, боясь, что Селия, как и Пирс, станет охаивать бедную птаху.

— Мне ее подарили, — нерешительно произнес я. — Сказали, что индийский соловей.

— Какой красивый! — восхитилась Селия. — Жаль только, что не поет.

Селия повернула ко мне лицо, и я увидел, что оно еще сохраняет молодость и гармонию. И вдруг я остро, как никогда раньше, осознал, что вижу перед собой очень красивую женщину.

— Он поет.Нужно только небольшое поощрение. Если хочешь, я принесу гобой, наиграю несколько нот, и он в ответ выдаст мелодичную трель.

— Да, будь добр, принеси, — сказала Селия.

Должен сказать, что в последние дни я, добившись относительного душевного равновесия, проводил много времени в Музыкальном Салоне, пытаясь покорить мой инструмент, в результате чего даже научился играть маленькую песенку под названием «Лебеди пускаются в плавание».

Я предложил Селии бокал глинтвейна, она, к моему удивлению, не отказалась, и я решился играть для нее и соловья. Как все начинающие, поначалу я пару раз сфальшивил, но потом поправился и сыграл песенку довольно бойко. Когда я закончил, Селия — она внимательно следила за моей игрой — отвернулась в сторону и прикрыла рот ладошкой, пряча улыбку. Меня это нисколько не обидело: усилия, затраченные на несносных «лебедей», были мне не в тягость — скорее, развлечением, и, отложив гобой, я расхохотался. Теперь и Селия перестала сдерживать смех; какое-то время мы стояли рядом и смеялись, и тут птичка раскрыла желтый клювик и издала нежнейшую трель.