Реставратор птичьих гнезд
Шрифт:
В гремящем, продуваемом ветром тамбуре он провёл не меньше часа.
Пытаясь справиться с наваждением, стал вспоминать последние майские дни и самое начало лета.
Прогулки и звонки, известие о её предстоящем отъезде, ссору, своё бесцельное блуждание по улицам… Невероятное облегчение оттого, что помирились (спасибо Шмелю), всё-таки помирились, пусть и за полтора часа до расставания! Вспоминал прозрачные, как аквамарины, зелёные в крапинку глаза, светлые непослушные завитки у виска. А главное – тогдашнюю, невесть откуда взявшуюся счастливую уверенность, что всё
Дребезжал в ладони холодный поручень. В дальнюю даль уплывали разъезды и полустанки, стрелочницы в оранжевых жилетах и фонарные столбы, ржавые водоразборные колонки, полосатые шлагбаумы.
Медлительные коровы, пылящие по просёлкам грузовики. Мальчишки на великах. Стреноженные кони, обивающие хвостами бока. Серебристые тополя. Белые гуси. Ленивые мелкие речушки в кудрях ивняка. Аккуратные домики и полусгнившие сараи. Ухоженные клумбы и покосившиеся изгороди. Сиротские, чахлые берёзки на пересохших болотах. Выгоревшие чёрные торфяники. Тёмные ельники. Далёкие, освещённые солнцем зелёные холмы.
Герман так долго смотрел на это мелькание, что в какой-то момент ему стало казаться, что не поезд движется вместе с ним с запада на восток, а сама Вселенная бесконечным пёстрым потоком проходит сквозь него, Герку. Будто стал он полупрозрачным, пропускающим пространство. Проводник пространства… Ничего себе роль! Или просто приобретённое свойство?
Грохотали цистернами и хопперами встречные товарняки, сливались в одну бесконечную полосу решётчатые эстакады. Всё это текло сквозь него: фермы мостов и пузатые тяжёлые баржи, рыбаки с удочками, акведуки, краны, бульдозеры, фабричные трубы, многоэтажки. Старухи в платках с лотками пирожков, теснящиеся на перроне.
Пирожки?..
Железнодорожник в серой форменке молча вышел в тамбур, грохнул входной дверью, со скрежетом откинул подножку.
Да это же большая станция!
«Проводник пространства» обрадовался и как-то разом утратил прозрачность. А ещё Герка понял, что озяб и проголодался.
Подошёл к блестящему титану, налил в стакан с чайным пакетиком бьющий паром кипяток, глянул в вывешенное рядом расписание. Ехать оставалось меньше суток.
Глава седьмая
Горячее шоссе
Барнаульский перрон был замусорен и оккупирован голубями. Блестели на утреннем солнце бляхи носильщиков, грохотали пустые тележки.
Уборщица, выйдя из дверей вокзала, выплеснула ведро прямо на асфальт: жара, высохнет за пять минут. Мутная пена, крутясь, потекла ручьями, запузырилась, колыхаясь и лопаясь. Острый запах дезраствора смешался с запахом пропитанных креозотом шпал, дымком нагретых титанов, чадом беляшей из вокзальной забегаловки.
Выскочивший из вагона первым Герка переступил через
– Привет, уралец! – видный средних лет мужчина в ковбойке, летних светлых бриджах и спортивных сандалиях на босу ногу с улыбкой протянул Герке руку. – Мы ждали, ты нам из своих краёв дождичек привезёшь. Дождь нынче на Алтае очень нужен!
Крупные черты загорелого лица. Крепкая шея. Соломенные волнистые волосы, забранные сдвинутыми наверх солнцезащитными очками. Он был похож на льва с поредевшей светлой гривой.
– Ну, здравствуй, племянничек! Похож на папку, похож. Это весь твой багаж?
Кивнув, Герман стиснул протянутую ладонь, поздоровался. Сам он дядю Игоря узнал не сразу. На фотографии, которую показывала Герке мама, тот был моложе и заметно стройнее. Хотя, пожалуй, что-то львиное в нём и на том снимке ощущалось. Правда, грива светлых длинных волос была заметно гуще.
– Белогорье, Белогорье, по цене автобуса!.. – выкрикивали хриплыми голосами таксисты.
Мимо «газелей», в разинутые пасти которых поспешно грузились рюкзаки и чемоданы туристов, едущих в неведомое Герке Белогорье, дядя провёл его к парковке, где стоял видавший виды отечественный внедорожник.
– Ты завтракал? Ехать долго, несколько часов, – предупредил дядя Игорь. – Или зайдём в кафе, перекусишь?
Герка, неопределённо мотнув головой, с застенчивой поспешностью полез в машину.
Дядя поглядел на него с сомнением.
– Ладно, усаживайся пока. Я – мигом. Картошку фри любишь? – нагнулся он к машине, чтобы увидеть Геркино лицо.
Герка кивнул.
– Николка тоже готов её с утра до вечера трескать. – дядя хлопнул дверцей и направился к ближайшим киоскам с фаст-фудом.
Держа в руке твёрдый бумажный фунтик с жареной картошкой, Герка аккуратно, двумя пальцами, выуживал длинные румяные ломтики. Жевал не спеша, глазея по сторонам на пыльные, шумные, с самого утра запруженные машинами улицы Барнаула. Город показался ему большим, деятельным, но бестолковым. Зелени мало, интересных, красивых домов по дороге почти не встретилось. А Герка если что и любил в больших городах, так это интересные дома.
Из центра выехали быстро. Припекало всё сильнее, тянулись неопрятные пустыри, автозаправки, шиномонтажки и дорожные забегаловки.
Хлам городских окраин остался позади. Открылись необъятные, расстилающиеся до самого горизонта поля, и это было уже что-то! Лишь бетонные коробки остановок загородного автобуса – как форпосты городской цивилизации – торчали местами из обочин.
Они были здесь на удивление яркими: ядрёной, просто «кислотной» раскраски. Издалека Герке показалось даже, что это граффити. Он аж подпрыгнул на сиденье, выронив на колени последний ломтик картошки. Можно сказать, стойку сделал: инстинкт райтера, пусть и бывшего. Сразу подумалось: вот где раздолье! Здесь, наверное, и полиция почти не следит. Пригнать сюда на велике и «забомбить» что-нибудь этакое!