Ресторан «Венецианский карнавал»
Шрифт:
В глазах его читалась скорбь.
Однажды мать подарила ему почти новые отцовские башмаки. Он взял их с благодарностью. Но, придя в свою комнату, поставил подарок на стол и за стонал:
— Все это не то, не то, и не то!
Пахло от него жареным луком. Если Алексея я любил и гордился им, если к Никодимову был равнодушен, то поваренка Мотьку ненавидел всем сердцем. Этот мальчишка оказывался всегда впереди меня, всегда на первом месте.
— А что, Мотька, — самодовольно сказал я однажды, —
— Подумаешь — счастье! Я иногда так нарежусь водкой, как свинья. Пьешь, пьешь, чуть не лопнешь. Да, и, вообще, я веду нетрезвый образ жизни.
— Да? — равнодушно сказал я, скрывая бешеную зависть (где он подцепил такую красивую фразу?).- а я нынче пробовал со ступенек прыгать — уже с четвертой могу.
— Удивил! — дерзко захохотал он. — Да меня анадысь кухарка так сверху толкнула, что я все ступеньки пересчитал. Морду начисто стер. Что кровищи вышло — страсть!
Положительно, этот ребенок был неуязвим.
— Мой отец, — говорил я, напряженно шаркая ногой по полу, — поднимает одной рукой три пуда.
— Эге! Удивил! а у меня отца и вовсе нет.
— Как нет? а где же он?
— Нет, и не было. Одна матка есть. Что, взял?
— А чем же лучше, если отца нет? По моему, хуже…
— Ах ты, кочерыжка! Тебя-то иногда отец за ухо дернет, а меня накося! Никакой отец не дернет.
Этот поваренок умел устраиваться в жизни. Никогда мне не случалось видеть человека, который бы жил с таким комфортом и так независимо, как этот поваренок. Однажды я признался ему, что не люблю его.
— Удивил! — захохотал он. — А я не только тебя не люблю, но плевать хотел и растереть.
Я, молча, ушел, и про себя решил: лет через тридцать, когда я выросту, этот мальчишка вылетит из нашего дома.
В первый день на открытии ресторана было много народа: священник, дьякон, наши друзья и знакомые. Все ели, пили, и, чокаясь, говорили:
— Ну… дай Бог. Как говорится.
— Спасибо, — повторял всем растроганный отец. — Ей Богу, спасибо.
Я сидел возле него и знакомые спрашивали:
— Ну, как ты поживаешь? Прехорошенький мальчишка! Славный ребенок.
Они целовали меня и трепали по щеке.
— Ага, — рассуждал я, — раз я такой хороший — можно от них кое-что и подцепить.
Когда отец ушел распорядиться насчет вина, я обратился к толстому купцу, который называл меня «славным мужчиной и наследником».
— Дайте мне сардинку, которую вы кушаете.
— Я тебе дам такую сардинку, — прошептал купец, — что ты со стула слетишь. Худая благожелательная дама, назвавшая меня достойным ребенком, ела икру.
— Можно мне кусочек, — обратил я на нее
— Пошел вон, дурак. Проси у матери.
— Ловкая, — подумал я. — А если я уже получил у матери.
Пришел отец.
— Ну, сказал толстый купец. — Теперь за здоровье вашего наследника. Дай Бог, как говорится.
Я почувствовал себя героем.
— А что, — сказал я поваренку после обеда, — А они за мое здоровье пили.
— Удивил, — пожал плечами этот неуязвимый мальчишка, — да мне мать вчера чуть голову не разбила водочной бутылкой — и то ничего.
На другой день ресторан открыли в 12 часов утра. Было жаркое лето и вся пустынная улица с рядом мелких домишек дремала в горячей пыли. Отец сидел на крыльце и читал газету. В половине третьего встал, полюбовался на вывеску «Венецианский карнавалъ», и пошел распорядиться насчет обеда.
В этот день в «Венецианском карнавале» не было ни одного гостя.
— Ничего, — сказал отец вечером:- еще не привыкли.
— Да кому же привыкать, — возразила мать. — Тут ведь и народу нет.
— Зато и конкуренции нет! А в центре эти рестораны, как сельди в бочке. И жалко их и смешно.
На второй день в три часа пополудни в ресторан зашел неизвестный человек в форменном картузе. Все пришло в движение: Алексей схватил салфетку и стал бегать по ресторану, размахивая ею, как побежденные — белым флагом. Отец, скрывая прилив радости, зашел солидно за прилавок, а сестренка помчалась на кухню предупредить повара, что «каша заваривается».
— Чем могу служить? — спросил отец.
— Не найдется ли разменять десяти рублей? — спросил незнакомец.
Ему разменяли и он ушел.
— Уже заходят, — сказал отец. — Хороший знак. Начинают привыкать.
И его взгляд задумчиво и выжидательно бродил по пыльной улице, по которой шатались пыльные куры, ребенок с деревянной ложкой в зубах и голыми ногами, да тащился, держась за стены, подвыпивший человек, очевидно, еще не привыкший к нашему «Карнавалу», и накачавший себя где-либо в центре или на базаре…
Улица дремала, и только порывистый Мотька, мчавшийся из мелочной, оживлял пейзаж.
— Мотька, — остановил я его, — меня скоро учить начнут. Что, съел?
— Удивил! — захихикал он. — А меня не будут совсем учить. Это, брат, получше.
Этот поваренок даже пугал меня своей увертливостью и уменьем извлечь выгоду из всего…
Только на третий день бог Меркурий и бог Вакх сжалились над моим отцом и спустились на землю в виде двух чрезвычайно застенчивых юношей, собравшихся вести разгульную, порочную жизнь.
Эти юноши зашли в «Венецианский карнавал» уже вечером и, забившись в уголок, потребовали себе графинчик водки и закуски «позабористее».