Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12

Полонский Виктор

— К сожалению, на это наложен строжайший запрет.

— Ну, хорошо… А позволительно ли будет прийти с фотографом?

— Видите ли, сударь, для этого надобно получить дозволение у старшего музейного смотрителя.

— Я думаю, с этим у меня не будет сложностей. Тем более что господин Прозрителев окажет мне содействие.

— Ну да, ну да, весьма поможет-с, несомненно-с, — заискивающим тоном заговорил краевед. — Григорий Николаевич — председатель нашего попечительского совета. Вы уж, ради бога, не обессудьте, порядки у нас такие-с…

Проводив гостя, археолог бережно свернул карту фортификационных сооружений, начерченную штабными офицерами еще во времена светлейшего

князя Потемкина-Таврического, и уже начал убирать бумаги, как вдруг его внимание привлек заинтересовавший Ардашева листок. Пробежав глазами текст, Корзинкин вздрогнул, будто рядом с ним ударил большой церковный колокол.

8

Кража с малиновым вареньем

У городского музея собралась толпа зевак. А все началось еще утром, когда Евлампий Колыванов — дворник дома № 5 по Александрийской улице — заметил, что в окне первого этажа отсутствует стекло. Пустая глазница рамы зияла чернотой, и от слабого ветра слегка колыхались серпянковые занавески. Но странное дело — на тротуаре не было осколков. Колыванов почесал бороду, неторопливо достал из кармана широких штанов казенный свисток и во всю силу разнес по еще спящим домам тревожную раскатистую трель. В ответ послышался перелив полицейского нейзильберового собрата, и вскоре из-за угла вынырнул запыхавшийся городовой второго участка Степан Силантьевич Переспелов, всей округе известный как Силантьич. Он нес бессменную вахту у губернаторского дома уже шестнадцатый год.

— Что, Евлампий, народ будоражишь в такую рань? — недовольно проворчал Переспелов.

— Да кабы ничего не стряслось, не шумел бы зазря, а то ведь… вона, глядите, в музее аспиды стекло выставили.

Городовой внимательно осмотрел окно, недовольно покачал головой и спросил:

— А этот, как его… — запнулся полицейский, — ну… Лукошкин, кажись, неподалеку квартирует?

— Я господина с таким именем не ведаю, — важно ответил дворник, — а вот ежели вы про Корзинкина Назар Филипповича изволили осведомиться, так он тутоть, как раз насупротив, у Елизаветы Родионовны квартирует. Ох, и добрая она, скажу я вам, барыня! Теперь таких днем с огнем… Второго дня я у них двор убирал, так она меня целковым одарила. «Прими, — говорит, — Евлаша, от чистого сердца. Я ведь тебя еще ребятеночком малым помню». А я ей…

— Ну конечно, Корзинкин нам и нужен, — перебил бородача полицейский. — Ты эти азовские басни брось! Мне их слушать недосуг. Давай-ка, Евлампий, зови этого музейщика, пусть дверь отворяет! Да побыстрей!

— Это я мигом, — дворник тяжело вздохнул, поставил к стене метлу, поправил картуз, одернул книзу подпоясанную узким ремешком рубаху и важной гусиной походкой направился к дому Загорской.

Поскрипывая новыми, начищенными до блеска яловыми сапогами, городовой чинно прохаживался по тротуару Александрийской улицы. Остановившись, Силантьич дыхнул пару раз на Георгия IV степени, протер орден рукавом, поправил пояс и, достав из кармана пачку дешевых папирос с витязем на упаковке, закурил. О том, что страж порядка в прошлом был заслуженный воин, свидетельствовали не только боевые награды, но и поперечный унтер-офицерский погон, а также нашитая на воротнике гвардейская петлица. И хотя окурок вскоре нашел свое пристанище в чугунной, похожей на раскрытый тюльпан урне, дворника все не было.

Наконец полицейский заметил, как через дорогу отворилась парадная дверь и со скоростью кавказского экспресса, пугая редких прохожих, прибежал запыхавшийся Колыванов.

— А он того…

— Чего «того»? — не понял полицейский.

— Упокоился, сердечный, —

выдохнул Евлампий. — Стучал я ему, стучал, а все без толку. Дверь не поддается. Тогда Нюрка, прислуга ихняя, запасной ключ принесла. Но все одно — комнату открыть не смогли, потому что не только ключ изнутри торчал, но еще и на задвижку заперто было. Тут жильцы сбежались… А чтоб дверь не ломать, решили ее с петель снять. Когда вошли, смотрим — бедолага на спине лежит и не шелохнется. Верно, во дреме и помер. Оно, конечно, жалко, да видать, хороший был человек, ежели вот так, без мучений, во сне, когда душа блуждала…

— Вот так сурприз! Что ж делать? А ну давай тащи лестницу, надо бы проверить, отчего окно разбито. А уж потом и покойника навестим. Ему теперь спешить некуда. Чует мое сердце, без Ефим Андреича нам не обойтись.

— Без кавой-то? — недоверчиво спросил дворник, устанавливая сбитую из старых жиденьких досок приставную лестницу.

— Да без сыскной полиции, — растолковал Силантьич и, поставив ногу на ступеньку, проговорил: — Ты давай держи получше, а то, не ровен час, загремлю, как слепая ворона со старого дуба.

Блюститель порядка исчез в оконном проеме, но вскоре появился вновь с вполне просветлевшим лицом. Правда, вокруг дворника уже собралась толпа обывателей. По-молодецки спрыгнув с лестницы, городовой важно распорядился:

— Беги-ка, Евлампий, в полицейское управление и доложи, что так, мол, и так… воровство в музее приключилось. Да про Лукошкина не забудь рассказать…

Понятливо кивнув, дворник выразительно кашлянул пару раз и с видом государственного человека степенно зашагал к Полицейскому переулку. Тем временем число любопытствующих граждан увеличилось, и Переспелов, придав голосу начальствующие нотки, провещал:

— А вы, господа, не толпитесь и проходите по своим надобностям. Водевилев здесь разыгрывать не будут… Так что не задерживайтесь…

Скоро показалась полицейская пролетка. Не дождавшись полной остановки, с подножки спрыгнул маленький, толстый, похожий на пасхальный кулич Каширин, за ним проследовал долговязый, точно рождественская свечка, следователь. В пользу его молодости свидетельствовали красные от волнения щеки и старательно отпускаемые усики с бородкой (редким светлым пушком). Замыкал шествие Ефим Андреевич Поляничко.

Завидев начальство, городовой привычно выгнул дугой грудь и доложил о случившемся. Первым в окно проник начальник сыскного отделения, за ним, чертыхаясь и злословя, по шатким перекладинам забрался его помощник. Следователь Леечкин, Цезарь Аполлинарьевич, оказался на месте происшествия последним.

Сладкий ароматный запах перебивал затхлость сырого помещения. На полу валялись куски оконного стекла, приклеившиеся к развернутой газете непонятной желеобразной массой. Поляничко обмакнул в нее палец, понюхал и облизал. Каширин и Леечкин последовали его примеру.

— Малиновое варенье, господа. Скорее всего, из прошлогодних запасов. Помните, Антон Филаретович, ограбление ювелирного магазина Лейба?

— Как же, как же, Ефим Андреевич… Только тогда стекло обмазали медом, газетку наклеили, вырезали по периметру стеклорезом и аккуратно вдавили внутрь. Сработали тихо, без шума и пыли. Вот и здесь мастера орудовали!

— Выходит, почерк тот же самый? — озадаченно спросил облаченный в синий мундир следователь.

— Способ проникновения, конечно, похож. Да вот только Ванька-Оглобля с дружками уже второй год на сахалинской каторге мается. Сомнительно все это… Да и на кой ляд нашим босякам музей понадобился? Разжиться здесь особенно нечем. Так, хлам один да старье ненужное, — засомневался Каширин.