Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
– Чувство юмора у него своеобразное. Весьма. В прошлом году на Нижегородской ярмарке конкуренту, готовящемуся перехватить у него не то очередной завод, не то очередной контракт, Яков Гаврилович устроил телеграмму. Якобы из Киева, из дома, от имени супруги. «Срочно приезжай, маменька при смерти». Тот стремглав на поезд – и домой. Приезжает и видит свою родительницу в добром здравии. Или не в очень добром, но, во всяком случае, не при смерти. И жена, разумеется, никакой телеграммы не отправляла. Он возвращается в Нижний, устраивает на почтамте грандиозный скандал и выясняет, что это господин Шершнев подбил телеграфиста поучаствовать в розыгрыше за «катеньку» [373] . Что ему «катенька» в сравнении с выгодами от перехваченного контракта? Пока конкурент ездил в Киев да обратно, дело уже было сделано…
373
«Катенька» –
«Ничего себе, шуточки», – подумала Вера, с неприязнью глядя на Шершнева, к которому как раз в этот момент Вильгельмина Александровна подвела Бутюгина.
С Бутюгиным получилось удачно. Вначале он долго ходил по зале в обществе Цалле. К тому времени, как он освободился, на сцене появился молодой длинноволосый юноша во фраке, и Вера притворилась заинтересованной. Смотрела на сцену и ждала, что начнет читать сегодняшний поэт (то был явный поэт, с раскрытой, слегка измятой тетрадкой в левой руке). Бутюгин деликатно отошел куда-то. Рядом с Верой встал господин Краузе, тот самый, с которым ее познакомил Шершнев. Вера не смогла вспомнить, чем он владеет – магазином дамского рукоделия или декатировочным заведением, но ей это знание и не понадобилось – Краузе всего лишь поздоровался, не претендуя на дальнейшее общение.
Поэт и впрямь был интересным. Вместо положенной «бабочки» на шее его красовался огромный черный бант. Юноша был хил и выглядел изможденным (щеки впалые, черные круги под глазами закрывают половину бледного лица – ужасающий контраст), но его неожиданно низкий голос поражал своей мощью.
– Тургеневу было жаль самого себя, других, всех людей, зверей, птиц, всего живущего, – начал он без приветствий и предисловий, – счастливых ему было жаль более, чем несчастных. Жалость мешала ему жить. Жалость и скука. «О скука, скука, вся растворенная жалостью! – писал он. – Ниже спуститься человеку нельзя. Уж лучше бы я завидовал, право! Да я и завидую – камням». Памяти великого писателя и его великой жалости посвящается…
Выдержав академическую паузу, достойную сцены Малого театра (половина залы при этом как шумела, так и продолжала шуметь), юноша набрал в цыплячью грудь побольше воздуху и начал не столько декламировать, сколько выкрикивать в пространство, делая между выкриками небольшие паузы:
– Завидовать камням!.. Вот смысл бытия!.. Завидовать горам, земле, соринке тленной!.. Завидовать всему, что было до меня!.. Завидовать морям! Завидовать Вселенной!..
– Ритм есть, смысла нет, талантом здесь, к сожалению, даже и не пахнет…
Обернувшись на показавшийся знакомым женский голос, Вера увидела Эрнеста Карловича Нирензее с Эмилией Хагельстрем. Они стояли прямо за ней. Эрнест Карлович поздоровался с Верой, познакомил ее с Эмилией и, как показалось Вере, с большим облегчением оставил их одних, сославшись на то, что ему необходимо немного подышать свежим воздухом. В зале и впрямь было душновато, несмотря на открытые окна. Много народу, да и вечер сам по себе выдался душным, безветренным.
Ничего, без него даже лучше. Вера премило проболтала с Эмилией около часа. Разговаривать с ней было не только интересно, но и полезно. Во-первых, хотелось побольше узнать о Лиге равноправия женщин (лиги, лиги, кругом одни лиги!). У Веры были некоторые подозрения, связанные с тем, что Мейснера убила женщина. Подозрения были надуманными («притянутыми за уши», как сказал бы Владимир), и тем более, если верить метрдотелю Леонтию Лукьяновичу, женщина на самом деле оказалась мужчиной, но возникшее любопытство требует удовлетворения, так же как и любые подозрения – проверки. Вдобавок Лига равноправия женщин – это так ново, интересно, необычно, в конце концов. Во-вторых, Бутюгин, дважды появлявшийся поблизости, не осмеливался вмешиваться в тихую, сосредоточенную беседу двух женщин. Потом уже, когда вернулся изрядно надышавшийся воздухом Эрнест Карлович (судя по свекольному цвету лица и исходящему от него амбре, он не столько дышал воздухом, сколько пил коньяк у буфетной стойки на втором этаже), Вера видела, как Бутюгин уходил вместе с князем Чишавадзе. Увидела и ничуть этому не удивилась, ведь Чишавадзе бывал в Железнодорожном клубе, там, небось, еще и познакомился с Бутюгиным.
Эмилия оказалась весьма милой дамой, и притом горячей патриоткой России.
– Я, как шведка, крайне признательна русским за разгром шведской армии под Полтавой, – сказала она. – Невозможно представить, куда могли завести шведов их амбиции, не получи они вовремя по носу от Петра. И за то, что Россия первой из великих держав признала независимость Норвегии, я тоже признательна.
374
Шведско-норвежская реальная уния существовала с 1814 по 1905 г. Заключена в результате шведско-норвежской войны 1814 г. (ранее была предусмотрена Кильским договором, прекратившим Датско-норвежскую унию). Расторгнута Карлстадскими соглашениями 1905 г., после чего Норвегия обрела полную независимость и собственного короля.
Разговорившись, Эмилия призналась в своей нелюбви к немцам. Оказалось, что она ненавидит их по личным соображениям. Компаньон-немец разорил ее прадеда, и тот был вынужден в поисках заработка переехать в Россию еще во времена Николая Первого. Вере было о чем задуматься. Ей захотелось поближе познакомиться с Лигой женского равноправия. Эмилия с видимым удовольствием пригласила ее на Кудринскую улицу, где в доме, принадлежавшем купцу первой гильдии Аборину-Сычевскому, снимала помещение Лига.
– Если желаете, то можете приезжать прямо завтра, к часу дня, – сказала она. – Ожидается очень интересный доклад. Во всяком случае, более интересный, чем эта… м-м-м… зависть камням… Подумать только! Скоро здесь любой рифмоплет сможет читать свои вирши!
Худосочного поэта к тому времени уже не было на сцене. Вильгельмина Александровна водила его по залу – угощала гостей очередной «знаменитостью».
14
«Причтами многочисленных в обеих столицах домовых церквей, в которых до сего времени венчания совершались так же, как совершаются они в приходских церквах, получен указ, согласно которому отныне в домовых церквах венчаний совершать не разрешается. Это распоряжение ввергло духовенство домовых церквей в сильное огорчение. Запрет на венчания ставит его в тяжелое материальное положение, особенно с учетом крайне скудного содержания, им получаемого».
Писатель Горький, говоря о том, что в жизни всегда есть место подвигу, скорее всего имел в виду конку. Сел, небось, у Арбатских ворот, доехал до Новодевичьего и понял – вот он, подвиг. И стоит недорого, всего пять копеек, а на империале и того дешевле – три. Но проехать на империале – это еще не подвиг, потому что там народу не в пример меньше. Лезть наверх по неудобной, узкой, да вдобавок еще и трясущейся лесенке не каждому охота (руки-ноги, чай, не чужие, чтобы их ломать почем зря), опять же, не во всякую погоду на вольном воздухе ехать приятно, вот и толпятся все внизу. Там – истинный Вавилон, столпотворение столпотворений. Вера на конке почти никогда не ездила, даже в ту пору, когда приходилось жить скромно. Если на извозчика денег нет, то лучше пешком дойти – быстрее будет. Конка то едет, то стоит, но «едет» – это еще слишком сильно сказано, правильнее будет «ползет», особенно там, где на подъеме приходится впрягать «помогаев», дополнительную пару лошадей. Но когда-то, в детстве, давным-давно, поездка на конке с бабушкой (та даже в лучшие времена над каждой копейкой тряслась, но в то же время ходить пешком считала ниже своего достоинства) была для маленькой Верочки праздником. Столько разных людей собралось в одном месте, так интересно их разглядывать и слушать, о чем они говорят. В конке не принято сильно понижать голос (если только разговор не скабрезный), потому что все вокруг посторонние, чего их стесняться? Много интересного можно услышать, пока одну-две версты проедешь.
Электрический трамвай Вере нравился много больше – и ехал он быстрее, и вагоны удобнее. Жаль только, что ходит трамвай не везде и ждать его приходится подолгу, правда не так долго, как конку. Если сначала надо до остановки дойти, дождаться трамвая, а потом еще идти пешком до нужного места, то волей-неволей возьмешь извозчика. Владимир, правда, убеждал, что настанет время, когда трамваи будут ходить по всем улицам и останавливаться едва ли не на каждом углу, но Веру такая перспектива скорее не радовала, а пугала. Всем трамваи хороши, только шума от них много. Если, к примеру, по Пятницкой, и без того не самой тихой московской улице, еще и трамваи пустят, то придется тогда выходящие на улицу окна кирпичом закладывать от шума. Все имеет как хорошие, так и плохие стороны. Взять, к примеру, автомобиль. Едет он быстро и без устатку, но ни одна лошадь не производит такого едкого выхлопного газа и так не шумит. Владимир улыбался, слыша подобные рассуждения, и говорил, что благодаря «двоичности бытия» (так он называл сочетание хорошего и плохого) и кормятся адвокаты. Шутник.