Ретроградное лето
Шрифт:
«Первые принципы» не заходили настолько далеко: они все же придерживались конвенции «один взрослый — один ребенок» — ради своего же, кстати, блага, потому что иначе их бы просто линчевали вместо того, чтобы с отвращением, но терпеть — но им пришлась по вкусу мысль о двоих родителях, живущих вместе и растящих двоих детей.
Поэтому Дороти и Сияние (так ее звали; на Луне они были Блеск и Сияние) «поженились», и Сияние взяла на себя роль матери их первого ребенка. Она зачала его,
Затем все начало разваливаться, что мог им предсказать любой нормальный человек. Я не очень сведущ в истории, но кое-что знаю о том, что творилось на Старой Земле. Мужья, убивающие жен, жены, убивающие мужей, избивающие детей родители, войны, голод и тому подобное. Не знаю, насколько это было результатом существования ядерных семей, но, должно быть, тяжко было на ком-то «жениться» и слишком поздно обнаружить, что ты ошибся в выборе. Поэтому все вымещалось на детях. Я не социолог, но кое-что соображаю.
Их отношения, которые поначалу, может, блестели и сияли, стали постепенно ухудшаться. Через три года они дошли до того, что Блеск оказался не в состоянии находиться со своей женой на одной планете. Но он любил ребенка, и привык думать о нем, как о своем. Попытался объяснить это на суде. В современной юриспруденции даже концепция отцовства воспринимается примерно так, как божественное право королей. Блеск не смог найти в законах зацепки, за которую он смог бы ухватиться. По закону ребенок принадлежал Сиянию.
Но моя мать (приемная мать, не могу себя заставить назвать ее отцом) нашла компромисс. Бессмысленно было оспаривать факт, что он не мог взять Джубилант с собой. Ему пришлось с этим смириться. Но он мог взять ее частицу. Он так и сделал. Поэтому он прибыл на Меркурий с ребенком-клоном, изменил свой пол и вырастил меня, не сказав ни слова о «Первых принципах».
Выслушав эту историю, я стал успокаиваться, но она, без сомнения, явилась для меня откровением. Меня переполняли вопросы, и на некоторое время о спасении было позабыто.
— Нет, Дороти больше не состоит в секте. Это была одна из причин разрыва. Насколько я знаю, Сияние сейчас ее единственный член. Она долго не продержится. Те пары, что образовывали секту, вволю натерзали себя в семейных ссорах. Поэтому суд и присудил мне развод; Сияние пыталась навязать мне свою религию, и когда я рассказала о ней своим друзьям, они стали надо мной смеяться. Мне не нравилось, когда надо мной смеются, даже когда мне было десять лет, и я сказала на суде, что считаю свою мать сумасшедшей. Они согласились.
— Тогда… выходит, что Дороти еще не родила своего ребенка. Как думаешь, сможет ли она еще это сделать? Есть у нее такое право?
— Дороти говорит, такое
— Не знаю. По-моему, лучше бы мне иметь нормальную семью. Что я теперь скажу Дороти?
Она сжала меня в объятиях, и я был ей за это благодарен. Я почувствовал себя совсем молодым и одиноким. Ее история все еще входила в меня, и я со страхом думал, какой может оказаться моя реакция, когда я ее усвою и приду к выводам.
— Я ей ничего не скажу. А зачем это делать тебе? Наверное, она решится все тебе рассказать перед тем, как ты улетишь в кометную зону, но если и нет, то что с того? Какое это имеет значение? Разве она не была для тебя матерью? Чем ты можешь быть недоволен? Неужели биологический факт материнства важнее всего? Думаю, что нет. По-моему, любовь важнее, а я вижу, что она тебя любила.
— Но она же мой отец! Как я смогу это воспринять?
— Даже не пытайся. Мне кажется, что отцы любят своих детей совсем так же, как и матери, по крайней мере тогда, когда отцовство — нечто большее, чем просто осеменение.
— Может, ты и права. Да, наверное, права.
Она прижалась ко мне.
— Конечно, я права.
Через три часа раздался грохот и нас снова окружило летнее сияние.
Мы вышли на солнечный свет, держась за руки. У входа нас ждала команда спасателей, они улыбались и шлепали нас по спинам. Они заправили наши баллоны, и мы насладились роскошной возможностью выгнать из-под костюмов пот, не жалея на это кислорода.
— Сильный был оползень? — спросил я у начальника спасателей.
— Средний. Вы двое — одни из последних, кого мы откопали. Трудно пришлось?
Я взглянул на Джубилант, которая вела себя так, словно ее воскресили из мертвых, и с лица которой не сходила улыбка. Я немного подумал и ответил:
— Нет. Ничего особенного.
Мы поднялись по каменистому склону, и я обернулся. Толчок сбросил в ртутную долину несколько тонн камней. Еще хуже было то, что разрушилась естественная дамба в нижнем ее конце. Большая часть ртути вышилась в широкую долину внизу. Было ясно, что ртутный грот уже не будет тем волшебным местом, каким он был во времена моей молодости. Жаль. Я любил его, и у меня родилось чувство, что в нем я очень многое оставил.
Я повернулся к нему спиной, и мы пошли вниз. к дому и Дороти.