Ретроскоп
Шрифт:
— Тем не менее, это так.
— Невозможно, — повторил Покс. — Я знаю, что сенситив или имплантёр могут учуять другого путешественника, если они оба находятся в сознании одного и того же агента, могут даже общаться. По этому принципу работают проводники-нелегалы. Они ведут своего подопечного по цепочке агентов, не теряя с ним связи. Но люди прошлого? Ты понимаешь, что получается, если ты права? Впрочем, понимаешь. Иначе мы не говорили бы сейчас.
— Да, доктор. Если они нас чувствуют, значит, мы всё-таки каким-то образом влияем на прошлое.
— А раз влияем, то можем его изменить, — мрачно заключил Стейбус. — Мне и думать не хочется о возможных последствиях нарушения первого принципа ретроскопии. Расскажи подробнее. Я хочу знать детали.
ЧП, послужившее поводом для обращения Лии к Стейбусу, произошло с Жине Грайнутом, ретропсихологом Академии
Стейбус получил хронокоординаты произошедшего с точностью до получаса по времени ретроскопа, и детальное описание пси-ритмики агента, своего рода психосоциальный паспорт, уникальный, как отпечаток пальца или настоящее удостоверение личности. Обладая столь исчерпывающими сведеньями, можно и без помощи «Вавилона» найти в прошлом нужного человека. Однако Стейбус, учитывая серьёзность ситуации, предпочёл не торопиться. Происшествие всё равно уже случилось и намертво впаяно в событийную матрицу; его невозможно предотвратить, но точно так же невозможно и опоздать к началу действия. А Покс всегда предпочитал обжиться в избранной эпохе, прежде чем предпринимать серьёзные шаги.
Расставшись с Лией и вернувшись домой, он подключился к ретроскопу и вселился в сознание нищего Иосифа за четыре дня до интересовавшего его момента. Иосиф был хорош всем, но главным образом своей открытостью и умением настраиваться на волну тех, у кого просил подаяние, что гарантировало лёгкий переход от него к кому угодно.
В Иерусалиме Стейбус никогда раньше не бывал; тем сильнее оказалось первое впечатление, полученное от столицы пророков. Город был больше и многолюднее, чем он предполагал, а за суетой и толкотнёй узеньких кривых улиц чувствовалась скрытая напряжённость, вызванная недавними событиями, окончившимися казнью известного проповедника по имени Иисус.
На древнееврейском его имя произносилось по-другому, скорее — Иешуа, но «Вавилон», выгодно отличавшийся от любого оптимизатора, самостоятельно вносил поправки на тот объём знаний, каким владел пользователь. Раннехристианскую эпоху Стейбус знал только по Библии — одной из немногих древних книг, благополучно пережившей и Тёмный период, и Новый Расцвет.
Реконструкторы, путешествовавшие во времена Моисея, пророков и евангелистов, подтвердили высокую степень достоверности той Библии, которая дожила до современной Алитеи. К сожалению, описывая те или иные события, она уделяла мало места деталям, и для Стейбуса по-другому зазвучали не только названия и имена — вся окружавшая его действительность противоречила сложившемуся в сознании стереотипу. Он не преминул попрекнуть себя этим. Уж кому, как не ему, историку, следовало бы знать… Впрочем, тут же успокоил он себя, при исследовании прошлого с помощью ретроскопии невозможно изучать все эпохи досконально именно из-за доступности путешествий. Просто глаза разбегаются, руки чешутся. Слюнки текут… Стейбус мог бы подобрать ещё десяток сравнений из лексикона алитейцев или людей прошлого для оценки ощущений учёного, освоившего пространство ретроскопа и желающего изучать всё и сразу.
Иосиф не всегда был нищим. Покопавшись в его памяти, Стейбус обнаружил в жизни своего агента более благоприятный период. Некогда этот хитрый пройдоха имел приличное состояние, которое спустил на женщин; причём страсть к любовным утехам не мешала Иосифу быть в меру богобоязненным и исполнять все предписания своей религии. Ещё десять лет назад он регулярно посещал храм, хладнокровно проходя мимо нищих и калек, в рядах которых пребывал теперь, и Стейбус, совершая короткие визиты в дни благополучия Иосифа, не заметил, чтобы он облагодетельствовал своих теперешних соседей хоть единым медяком. Зато вдоволь насмотрелся на еврейские праздники, бытовые сцены, и сумел освоиться в Иерусалиме и его окрестностях, почти не покидая одного-единственного сознания.
Геенна огненная, которая привычно ассоциировалась с загробным миром и адом, оказалась всего лишь огромной свалкой за городской стеной, куда свозились мусор и отбросы со всего Иерусалима. Однажды подожжённая, она теперь горела всегда, и её не могли погасить ни сильнейший ливень, ни затяжной дождь. Впрочем, то и другое в Палестине случалось редко. Место для геенны выбрали весьма
Следующей достопримечательностью, на которую Покс обратил своё внимание, был Иерусалимский храм, тем более что его агент почти не покидал Храмовую гору теперь, а раньше проживал неподалёку от неё.
В детстве мать Стейбуса сочла нужным вплотную познакомить сына с религиозным наследием древних, в том числе и Библией. С тех пор, кстати, он и решил, что всю оставшуюся жизнь будет атеистом. Урок не пошёл впрок, как говорится. Ветхозаветный культ прочно ассоциировался у Стейбуса с благообразным патриархом в чистеньком хитоне, который закалывает упитанного барашка на куче необработанных камней. Позже, совершив тысячи вылазок в прошлое и познакомившись с самыми величественными и кровавыми обрядами Земли, он думал, что тут-то его ничем не удивишь. Взять хотя бы его работу по культам Нового Света. Тогда он выбрал агентом жреца ацтеков во времена императора Ауицотля, и продержался достаточно, чтобы увидеть своими глазами мясорубку, призванную привлечь на грешную землю милость свыше. Вышеупомянутый правитель, только во время освящения одного-единственного храма Уицилопочтли в Теночтитлане, приказал умертвить восемьдесят тысяч пленников. Похожих проявлений благочестия Ауицотль демонстрировал больше, чем допускал здравый смысл. Всего во времена его правления во славу богов убивали четверть миллиона человек ежегодно. Объяснялось это беспрецедентное непрерывное кровопролитие достаточно просто. Ацтеки считали, что уничтожив максимально возможное число людей за минимальный промежуток времени, они убедят верховного бога отсрочить конец света и не истреблять весь род человеческий целиком… Стейбус на вторые сутки в шкуре жреца начал склоняться к мысли, что апокалипсис отодвигать незачем — он уже наступил, и устроил его не бог, а сами люди. Принимая во внимание темпы истребления по отношению к общему числу жителей страны, просто удивительно, что к моменту прихода в Америку испанцев ещё кто-то уцелел.
Потом были майя, также не отличавшиеся особым человеколюбием; друиды, разбивавшие своим жертвам грудь деревянными молотами на каменных алтарях; египтяне, с особо примечательной практикой мумификации заживо, которая была вроде как запрещена, но которая, тем не менее, периодически применялась; и многие другие, но всё же ритуальные жертвоприношения евреев произвели на Стейбуса впечатление. Здесь в качестве дара Творцу использовались только животные. Зато в каких количествах!
На Пасху или праздник Кущей слабонервным в Иерусалимском храме нечего было делать. Даже повседневные жертвоприношения больше всего напоминали хорошо отлаженный конвейер умерщвления всевозможных животных, начиная от скромных голубей и кончая откормленными быками, на котором трудились, не покладая рук, как священники, так и сами верующие. До Иерусалима Стейбусу довелось посетить знаменитые чикагские бойни, и особой разницы между тем и другим он не находил, разве что в Чикаго не совершались воскурения фимиама и обходилось без торжественных песнопений.
На Пасху только число принесённых в жертву агнцев достигало двухсот тысяч и больше. Двор храма бывал сплошь залит кровью: священники ходили по щиколотку в крови. Но главной достопримечательностью был Жертвенник Всесожжения, название которого говорило само за себя. Воздвигнутый Иродом Великим, он представлял собой конструкцию из камня пятьдесят локтей в длину, столько же в ширину и около пятнадцати локтей высотой. Насколько знал Стейбус, жертвенник, возведённый Иродом, был самым большим из всех, которые ему предшествовали. В пылающий на нём огромный костёр швыряли целых быков, а также туши козлов и баранов. То, что не успевало сгореть днём, священники дожигали ночью, успевая освободить жертвенник к утру, и всё начиналось сызнова. Согласно преданию, в древности столб дыма всегда поднимался от жертвенника вертикально к небу, и его не относило ветром, а дым не имел запаха палёной плоти. Стейбусу подобных чудес наблюдать не довелось. Стоило ветру поменять направление, как двор храма затягивало дымом и ужасающей вонью. Впрочем, зрелище всё равно оставалось грандиозным. На высоте семи метров бушевал настоящий пожар, отчего жертвенник напоминал вулкан правильной геометрической формы. Огненный факел упирался, казалось, в самое небо, выбрасывая вверх колоссальные фонтаны искр, а когда шёл дождь, бессильный потушить рукотворное извержение, картина дополнялась облаками пара.