Ретроспект: Пепел
Шрифт:
– Нам идти надо – пытался увильнуть Брама, поглядывая в сторону сталкерского хуторка.
– Знаю – отмахнулся капитан сгоняя солдат и прутом выгребая из золы картошку – но полосу лучше ночью переходить.
– А ты не выболтал нам военную и государственную тайну? – прошипел путник перебрасывая картошку из руки в руку.
Капитан захохотал:
– Государственная тайна?! Да это такая же тайна, как натовская ПРО в Крыму или по линии Харьковской обороны!
Брама поперхнулся горячей картошкой и начал бить кулаком в грудь, смахнув выступившие слезы.
– Смазывать надо – критически заметил капитан,
– Карпенко ты в наряде! Сталкерам до хуторка рукой подать – дойдут как по ровному и травинки не заденут. А на вас выползи вдруг из кустов хвойда, так вы и без сто грамм ее упустите, мажа в молоко!
Отчитав салагу капитан чокнулся и хукнув в сторону выпил. Водка была хороша, плеснула в желудок приятной волной и рассыпчатая, пахнущая дымом картошка с кусочком сала и зеленым луком была под нее самое то. Выпили еще, и вскоре тот подпер голову и зажурено глядя вдаль затянул «цвiте терен». Поняв, что данный источник информации безнадежно утерян, гости попрощались, и вслед еще долго звучал бархатистый голос капитана.
– Что же за жизнь у них тут такая? Ему бы, с таким голосищем, не в Зоне на КПП торчать, а в опере петь.
Особист пожал плечами и ускорил ход. Здесь аномалии почти отсутствовали, похоже, это привычный порядок вещей. Они просочились среди колышущихся трав и вскоре вступили на хутор. Все так же как и у них - только бурьян повыше, домов побольше, и не было старых, засыпанных землей и остатками кирпича воронок, оставшихся после танковой лавины Кречета. Очевидно, он получал иные приказы, если вообще был в Зоне в момент ее возникновения. Этим объясняется вполне приличный вид хуторка, с неприлично разросшимся бурьяном, который не сжигали лет десять. Подходить к сталкерскому гурту не стали, а сминая толстые, мясистые заросли крапивы направились к бункеру Бирюка. Тут начинались различия: в их мире дверь в бункер приемщика была влита в толщу железобетона и ходила на мощной гидравлике, здесь узкий лаз из рассохшихся досок и ржавого кровельного железа. Сквозь щели тускло светила маломощная лампочка, и, откинув скрипящую створку в крапиву, Брама шагнул в пахнущий лягушачьим духом лаз. Ступени оказались вполне ничего, противно скрипели рассыпаюшимся от сырости бетоном и вели в полутьму витой пригребицы. Пятачок перед дверями был просторнее, но выпрямляться во весь рост они не рискнули, в углах свисала бурая бахрома паутины и стекающих капель. Дверь была заперта, и Брама в сердцах пнул ее ногой.
Из-за двери тут же отозвался сиплый голос приемщика:
– Ну кто там ломится, еп вашу медь? Если по пустякам, то нечего тут шарится. Ценное есть, что на продажу?
– Есть, жабья морда. Открывай, Брама пришел!
– То-то я слышу, сопят как медведь в берлоге. Не ломись, сейчас впущу.
Дверь скрипнула, и они шагнули внутрь, прикрывая глаза от режущего света ртутных ламп.
Бирюк раздобрел, с сизого, с несколькими подбородками лица, свидетельствующего о пристрастии к спиртному, на них пялились бегающие хитроватые глазки. В затасканной бурой жилетке он и впрямь походил на раздутую жабу. Самум окинул добротный каменный склеп. Прорыв, если они тут были, приемщику явно не грозил.
– Брама, если ты по делу, то
– Знаю я твои дела - бидон самогона, да банка с огурцами.
Бирюк бросил взгляд на банку, скривился и откинулся в кресле, переплетя пальцы на объемном животе:
– Ты тоже не ландышем не пахнешь.
– Нужна гражданская одежда для меня и друга. Найдется?
Тот какое то время изучал путника, о чем-то размышляя, и кивнул:
– Для него найду без проблем, а с твоими габаритами будет сложнее. Тысяча.
– Чего?
– вытаращил глаза путник – какая тысяча, совсем мозги в сивухе растворил?
– Долгу на тебе тысяча – проскрипел приемщик – ломанетесь к ночи за Периметр, не дай Бог на мину напоретесь или на натовскую пулю, а мне потом убытки считать?
– Не помню я такого долга! – гаркнул Брама, сверкая глазами.
– Зря – покивал приемщик – а еще говорят, ты щедрый, когда под мухой. И забывчивый. Ладно, будет одежда.
– У нас цинки лишние. Не возьмешь? – спросил Самум вдогонку.
– Возьму – согласился приемщик – за Периметром оно лишнее. Как и автоматы. Не продаете?
– Нет – смягчился путник.
Бирюк, досадливо причмокнув губами, полез куда-то вглубь кладовых. Вскоре вернулся и бросил на потертый, разрисованный чертиками деревянный прилавок джинсы с болтающейся этикеткой, кроссовки и футболку. Самум отвернулся и начал быстро переодеваться. Все было впору. Несколько раз подпрыгнул, по привычке прилаживая словно амуницию, а потом поскреб щетину на подбородке. Бирюк понятливо кинул пару одноразовых станков:
– Скажу Петрухе, он живо организует горячий душ. Как говорится, все для клиента.
– А что со мной? – протягивая рюкзак с боеприпасами, выгнул бровь Брама.
– С тобой сложнее – натужно пропыхтел приемщик поднимая рюкзак и выворачивая содержимое в ящик – но сделаю.
Некоторое время приемщик считал про себя, подняв глаза к потолку и загибая пальцы, потом довольно просиял:
– А броники? Сморю совсем новые, только на рукаве чиркнуло. Не кондиция, но подштопаю на машинке и пойдет.
Брама представил толстую тушу приемщика сгорбившегося над швейной машинкой и усмехнулся:
– На сохранение оставим. Только не вздумай впрокат сдавать. Вернемся, взыщу!
– Ладно – отмахнулся приемщик и кивнул Самуму подбородками – ты наверх иди, Петруха уже кочегарит баньку.
– Как кочегарит, ты вроде не вызывал его?
– У меня стоит громкая связь. Петруха может и пьяный, но услыхав про душ сам все сделает. А я пока Брамой займусь.
Самум бросил сочувственный взгляд на путника вышел, стараясь не измазать одежду, отметив, что приемщик врубил освещение в пригребице на полную мощь. Принцип капитализма – все для клиента. За деньги, разумеется.
Он отыскал Петруху ориентируясь на поднимающийся коромыслом дым. Тот примостился перед чугунной буржуйкой и икал. Земля то и дело норовила стать в вертикальное положение, трубы горели сильнее дров, а хуже всего была сидевшая на заборе нагло хихикающая и подмигивающая белочка. Натужно сфокусировавшись, он понял, что это не как бы и не белочка, а незнакомец, опустившийся на корточки и щелкающий перед его глазами пальцами.
– Ау, есть кто живой?
– Мы тут живой - философски изрек Петруха, отплывая в небытие и опрокидываясь в траву.