Реванш
Шрифт:
Я напрягся настолько, что не заметил, как в моей руке треснул тонкий стеклянный стакан,и один из осколков впился мне в руку. Дернулся, скорее, рефлекторно,и к моему затылку моментально приставили холодный ствол. Я не сомневался, что он знает о хранящейся у меня информации, мог предположить, что он знает обо всех моих нечистых делах, но упоминание Веры вывело меня из равновесия, и по телу прокатилась волна страха. Я, наверное, впервые испугался, и понял, что такое реальный страх не себя, а кого-то очень близкого.
– А если я откажусь?
– спрашиваю, выгибая бровь, продолжая изображать хладнокровное спокойствие, хотя ствол начинает жечь мне затылок. – Пристрелишь? – скалюсь в его сторону, а у самого по спине холодный пот выступает.
Адашев рассмеялся мне в лицо, словно
– Ну за кого ты меня принимаешь? Я, в отличие от тебя, еще помню, что такое семья, и уважаю память твоего отца. Ты когда-то очень много для меня сделал, как и я для тебя. Я такие вещи не забываю. И грех за убийство племянника и его женщины, которую обидел мой сын, брать на себя не буду. Я просто сейчас позвоню Захарову и поведаю ему историю о том, кто убил его сына, и что ты скрыл следы преступления. А там ему решать, что с вами делать. Но ты не переживай, я как родственник достойно похороню cвоего племянника вместе с его женщиной и накажу Захарова за вашу мучительную смерть. Забавная череда смертей, не находишь?
Я не находил. В этот момент я думал, насколько могу доверять Адашеву. В принципе это не угроза и не шантаж – это выход. Мой билет к Вере, в новую жизнь без оглядки на прошлое.
– Где гарантия, что после того, как я отдам всю информацию, мне тут же не пустят пулю в лоб и не тронут Валерию? Где гарантия, что вы забудете о нашем существовании?
– Гарантия – это твой отец, которого я уважал,и он, в отличие от тeбя, ценил нашу семью. За неделю до смерти он уже чувствовал, что умрет,и попросил за тобой присмотреть и помочь в трудную минуту. Думаю, эта минута пришла, - уже вполне серьезно говорит дашев, смотря мне в глаза.
– Что бы ни случилось и как бы все не обернулось – Валерию не трогайте, - недоверчиво произношу я, – иначе я вернуcь с того света и перережу вам всем глотки. – Запускаю руку под свитер, дергая кожаный треугольник в виде кулона, и второй охранник позади меня приставляет ствол к моему виску. Неужели я так, мать их, опасен? – Хорошая реакция у твоей охраны, – смеюсь, кидая треугольник с флешкой внутри на стол,и сильно затягиваюсь кальяном,только сейчас замечая, как по моей ладони стекает струйка крови от раздавленного стакана. – У меня только один вопрос – Игорь сдал? – спрашиваю, вытирая кровь салфеткой, хотя уже знаю ответ.
Адашев спокойно кивает, давая охране знак убрать стволы,и берет со стола флешку, вставляет ее в ноутбук, преданный ему псом, который стоит рядом.
– Дай мужику покататься на новой машине и оттрахать на последки шлюшку, а завтра мои ребята лично помогут тебе вывести его в лес.
– Сам справлюсь, - сжимая челюсть, отвечаю я….
ГЛАВ 24
Валерия
Всегда задумывалась, что несет фраза «У меня все хорошо»? Что значит – хорошо. И есть ли люди, которые с уверенностью могут произнести эту фразу? У нас тоже было все хорошо. Мы просто жили и радовались каждому дню. Городок оказался совсем маленький, но очень красивый. На юге даже дышится по-другому. Здесь столько красок, мягкий климат, фрукты
и очень доброжелательные люди.
Мы сняли в спокойном районе рядом со школой небольшую, но уютную квартиру, купили новые вещи и предметы быта, оформили нужные документы, с которыми действительно не возникло никаких проблем, слoвно я всю жизнь была Верой Снигиревой, а Машка моей дочерью.
Я придумала нам новую жизнь и заставила поверить в нее не только себя, но и девочку. Каждый день, отправляя ребенка в школу, я как мантру повторяла ей, что никому даже по секрету нельзя говорить, откуда мы приехали, и что я – не ее мама. Было страшно от мысли, что нас найдут. Впервые за все эти годы было страшно, что моя новая жизнь снова разрушится. Ведь если не будет меня, Машенька станет никому нужна. Алан был прав: главное – найти стимул к жизни, и он мне его дал.
Трудней всего было по ночам: я плохо спала – было страшно заснуть и вновь оказаться в кровавой комате. Пару раз Маша
За исключением нoчей, моя жизнь обрела краски и стабильность. Я рано вставала и по традиции, выработанной в доме Алана, варила себе свежий кофе, садилась на подоконник, пила горячий напиток и долго смотрела в окно. Я ждала ЕГО. Каждый день я хотела увидеть в oне силуэт
Алана. Глупо, конечно, и я прекрасно понимала, что он не приедет, но я все равно ждала его каждое утро.
А потом начинался новый день. Я готовила для нас с Машей завтрак, заплетала девочке косы или выдумывала разные прически, и вела ее в школу. Девочка хорошо рисовала,и я записала ее на кружок живописи. Преподаватель ее очень хвалил и не понимал, почему Машин талант не развивали раньше. А я молча, пожимала плечами, чтобы не рассказывать о том, что раньше всем было плевать на девочку. Во мне развился страх упустить ее из виду, потерять и больше никогда не увидеть. Я оберегала ее маниакально: уcтроилась на работу в школьную столовую помощником повара, чтобы быть ближе ребенку и всeгда знать, где она и что делает. Я боялась отпускать ее одну гулять и постоянно сидела на лавочке возле детской площадке, наблюдая, как Машка обретает новых подруг и играет с ними. Да и девочка боялась потерять меня из виду. Бывало, заиграется, а потом ищет меня глазами, убеждается, что я рядом. Однажды она сказала, что боится, если меня не будет рядом, ее опять заберут в детдом, а ей там очень не понравилось.
Маша уже большая девочка и прекрасно знает, кто ее мать. Меня она называла просто Верой. Иногда она скучала по матери, говорила, что хочет просто ее увидеть, но жить будет только со мной. В такие моменты мне хотелось рыдать, прижимая ребенка к себе. Я пообещала Маше, когда она вырастет, обязательно навестим ее мать. Какая бы она ни была, в душе ребенок всегда будет любить маму, даже если совершенно не нужен ей.
Мои вечерние прогулки с Машей скрашивала соседка – милая женщина, одинокая пенсионерка, которая нашла в нас с Машей родственные души, много рассказывала о своей жизни, но не лезла с вопросами, когда поняла, что я не хочу ничем делиться. Мы обменивались рецептами пирогов и угощали друг друга выпечкой. Машка души не чаяла в бабе Гале, сказав, что она похожа на ее бабушку. Перед сном мы смотрели телевизор, хрустя вредными чипсами или попкорном, устраивали бой на подушках или играли в настольные игры. Маша помогала мне готовить и убирать квартиру, охотно учась новому.
Когда девочка засыпала, для меня наcтупало страшное время. Я обнимала подушку и умирала от тоски. Алан, наверное, не заметил, но я прихватила с собой его рубашку и теперь спала только в ней. А через неделю рыдала, словно идиотка, от того, что ее пришлось постирать,и она утратила его терпкий мужской запах. Днем мои мысли занимали дела, работа и забота о Маше, а ночью, когда все стихало, ко мне приходил Н.
Алан беспощадно, нагло, без разрешения врывался в мои мысли, вытесняя все остальные. Казалось, я помню каждую родинку на его теле, дьявольский взгляд и наглые не всегда нежные, но такие желанные руки и губы. Обнимала себя, закрывала глаза,и казалось, что вот он, здесь, рядом, лежит со мной и дышит, обжигая горячим дыханием затылок, как всегда, обнимая меня сзади. Открывала глаза, переворачивалась на другой бок и понимала, что его нет, и от этого хотелось выть и рыдать в голос. Не знаю, ак вышлo, чтo стало трудно дышать oт тоски по моему демону. Мне казалось, я продала ему душу. Думала, это со временем пройдет, я все забуду, тоска развеется. Но с каждым днем становилось все хуже и хуже. Это было похоже на ломку, когда все тело покалывает от желания почувствовать его рядом, а душа ноет и скулит.