Реверс

Все персонажи вымышлены.

Наличие прототипов автором отрицается категорически.

Все совпадения случайны.

Большинство ситуаций возможно.

Формы и методы работы, а также проблемы правоохранительных органов приближены к реальности. Фантастические моменты научного объяснения не имеют.

20

10.30–11.30

Разговора начистоту, а, тем паче, по душам, не получилось. Впрочем, начальника ОРО [1] Лёву Муратова это не напрягало. Майор пребывал в хорошем настроении. Ему подфартило нарубить «палок» [2] , не выходя из кабинета. Возникли основания для прекращения пары «бородатых» дел. Одно – по факту безвестного исчезновения человека, второе – по розыску того же лица за уклонение от уплаты алиментов.

«Правильно, что прокуратуру не послушал и не соединил дела, – хвалил себя за дальновидность Лёва. – Два всегда лучше, чем один!»

– Папа с тобой хочет повидаться, – сообщил он Маштакову.

– Барин – хозяин, – пожал плечами Миха, ставя под объяснением корявую подпись.

Муратов усмехнулся, давая понять, что оценил шутку экс-коллеги. Начальника криминальной милиции старослужащие оперативники за глаза называли Барином. Но чаще – Папой.

Держа перед собой лист бумаги, исписанный на четверть, Лёва прочитал вслух:

– Где я находился в период с тринадцатого августа две тысячи первого года по восемнадцатое мая две тысячи четвёртого года, сообщить не могу, так как частично утратил память. Одновременно заявляю, что преступлений и противоправных действий в отношении меня совершено не было… А почему «периодъ» с твёрдым знаком пишешь?

– Я же говорю, это самое, с головой проблемы, – Маштаков пальцем стукнул себя по лбу.

Не больше недели назад он был подстрижен под машинку. Едва отросший ёжик волос не скрывал толстого белого шрама, бравшего начало в области темени и спускавшегося к правому виску. След нарушения анатомической целостности наблюдался не в единственном числе. На шее морщилось круглое уплотнение размером с десятирублёвую монету. Ещё в распахе ворота чернел серебряный крестик на шнурке.

Муратов, конечно, отметил, что Миха изменился за те три года, что они не виделись. За счёт очень прямой спины и развёрнутых плеч он казался выше ростом. Носогубные складки, рассекавшие впалые щеки, стали глубже, их сходство с надрезами усилилось. Осунувшееся лицо приобрело нездоровую костистость, характерную для «тубиков» [3] или язвенников. Раньше он не носил усов, а теперь обзавёлся небольшими, аккуратно подстриженными. Карие глаза переполняла усталость, от былых озорных бесенят в них не осталось и следа. Он был не по сезону загорелым, причём густо-коричневый цвет имели только лицо, шея и клешневатые огрубелые кисти рук. Признаки злоупотребления алкоголем отсутствовали.

Изучающий взгляд розыскника заставил Маштакова заёрзать на стуле. Неловкость он решил замаскировать вопросом:

– Ну, алименты понятно. Супружница бывшая заяву кинула. А в розыск-то кто на меня подал?

–

После изгнания по отрицательным мотивам из органов внутренних дел Миха несколько месяцев прослужил дознавателем в артиллерийском полку.

Муратов запер сейф, и они двинули с третьего этажа на второй, к начальнику КМ [4] . В коридорах и на лестнице попадалась одна молодёжь, поэтому объятий и расспросов Маштакову благополучно удалось избежать.

– Разрешите, товарищ полковник? – Лёва заглянул в приотворенную дверь и сразу обернулся, прижимаясь к косяку и пропуская доставленного. – Первый пошёл.

Миха шагнул через порог, заставляя себя сохранять спокойное выражение лица.

– Здравия желаю, Вадим Львович, – произнес чётко.

Слово «товарищ» язык не выговорил, а употребить ставшее привычным «господин полковник» Маштаков не решился, понимая, что это будет неуместным.

Птицын поднялся из-за стола и сделал шаг навстречу, внимательно рассматривая визитёра. С секундной задержкой протянул руку:

– Здорово, пропащий!

Миха быстро пересёк помещение и порывисто ответил на рукопожатие бывшего начальника.

– Присаживайся, – полковник указал на стул за приставным столом.

– Я нужен? – спросил Муратов.

– РД [5] оставь и подожди в приёмной.

Птицына возраст не брал, несмотря на полные сорок пять. Хотя волосы поредели заметно, да и животик обозначился. Впрочем, Вадим Львович оставался энергичным, а щеголеватости в нём даже прибавилось. В лацкане модного пиджака желтел крохотный юбилейный значок «РУБОПа» – память о годах руководства территориальным отделом по борьбе с оргпреступностью. Перстень-печатка на пальце тоже был фасонистым, с выгравированным изображением щита и скрещенных мечей.

Кабинет за прошедшие годы похорошел, что не удивительно – его хозяин любил комфортные условия обитания. Стены после того, как их обшили гипсокартоном и покрыли двумя слоями серо-голубой матовой краски, стали ровненькими и свежими. Подвесной растровый потолок со встроенными решётчатыми светильниками пришёл на смену старому, с осыпавшейся побелкой. Мебель, правда, передавала привет из восьмидесятых, за исключением представительного кожаного кресла руководителя с эргономичной спинкой и подлокотниками из натурального дерева. Звук телевизора «Sharp» малайзийской сборки, как обычно, был включен. Привычка Птицына страховаться от прослушки не изменилась. Настенная экспозиция дипломов и почётных грамот пополнилась новыми экспонатами. Над тумбочкой с телефонами был прикреплен забранный в рамку «Список выражений, запрещённых к употреблению сотрудниками КМ УВД по г. Острогу», который Маштакова заинтересовал:

«Заходил, а вас не было. Звонил, но не дозвонился…»

Вадим Львович отложил объяснение нашедшегося потеряшки [6] , изрек: «м-да» и осведомился:

– Не под запись, Миш, расскажи – где был, что делал?

Бывший опер вздохнул:

– Врать неохота, а правду рассказать не могу, в дурку сдадите. Прошу поверить на слово – я не скурвился и не ссучился.

– От меня не утечёт, ты знаешь, – Вадим Львович проявил бы профнепригодность, если бы отстал после первого захода.