Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Тося, плача, заворачивала последние пожитки в платок.
— Да я уже… Только ж, ей–право, Данилка, может, ты б еще подумал, может…
— Может! Может! Хватит! Всё! Пошли!
Он схватил тюк с одеялом и подушками
— А ну, подсоби–ка!
Флегонт машинально взялся за тюк, чтоб поднять его Даниле на плечо, но Данила решительно отстранил его:
— Кому говорю, Тоська! А ну! И ноги нашей здесь больше не будет!
Тося потянулась к огромному узлу, схватилась за него обеими руками.
— Что ты! Что ты! — вспыхнул Флегонт. — Разве тебе можно? — Он искоса посмотрел на ее большой живот. Так же решительно, как Данила только
— Сам свинья!
— Дурак!
— От дурака слышу!
— Еще пожалеешь!
— Жди!
Данила одной рукой держал узел на спине, другой подхватил кошелку с вещами. Тосе оставил только узел с мелочью.
— Прощай! И на этом — чур!..
Собственно, конфликт между Данилой и Флегонтом назревал давно, только не было случая ему проявиться, а предвидеть обострение противоречий ни Флегонг, ни Данила не умели, да, возможно, и не хотели. Сперва они не очень–то и замечали, что путь в жизнь стал раскрываться перед ними по–разному. Все было ново, все было не так, как раньше, все было — революция. И нечего удивляться тому, что Флегонт больше тянулся к «Провите» — гимназист же, интеллигент, всякая там культурная деятельность; а Данилу влекло к красногвардейцам — ведь на заводе, среди своих. Да к тому же были и «Просвита», и красногвардейцы как будто вместе — и те и другие проще Временного правительства. Ничего дурного не видели они и в том, что Данила пошел–таки в красногвардейский отряд, а Флегонт — в просвитянские инструкторы к «вильным козакам»: пускай повозится, интеллигенция, с несознательным элементом, пускай их глупые головы просветит!.. Даже то, что Даниле довелось принять участие в восстании, а Флегонт в это время отсиживался со своим куренем на Подоле, не вызвало между ними недоразумений: Флегонт завидовал Даниле, а Данила Флегонту сочувствовал.
Но вот произошли эти последние события: Центральная рада разоружила большевистские части и разогнала съезд Советов, а Совет Народных Комиссаров из Петрограда — высшая теперь советская власть — предъявил Центральной раде ультиматум. Красногвардейцы прятали оружие, чтобы не отобрали гайдамаки, а «вильные козаки» получали оружие, отобранное Петлюрой у большевистских частей.
Вот и выходило, что Данила с Флегонтом стали теперь как бы друг против друга.
6
С узлом на спине, с кошелкой в руках Данила толкнул ногой дверь и вышел в палисадник, Тося, всхлипывая, утирая слезы концом косынки, покорно двинулась следом. На Флегонта она не смотрела. Ей было горько и стыдно Горько — что должна была уходить из дома, где так уютно прижилась, а теперь неизвестно, куда и деваться. Стыдно — оттого что Флегонт был такой милый и добрый: ведь по собственному почину позвал их к себе жить после их свадьбы с Данилой — отдал им свою комнату, а, сам ютился за печкой на кухне. Стыдно, что уходили как чужие, как враги, и наговорил Данила Флегонту страшных слов, вместо того чтобы поклониться и спасибо сказать…
Тося на порогу задержалась, поклонилась низко, пряча глаза, и прошептала тихонько, чтоб Данила ненароком не услышал:
— Спасибо за ласку и привет… Не держи, милый, зла: может, Данила еще одумается…
Флегонт выскочил за дверь:
— Куда же вы пойдете, Данила?
Данила не ответил. Грохнул калиткой и вышел на улицу. Флегонт выбежал в палисадник и на улицу — не глядя, что снег
— Данила!.. У твоих же негде жить… и у Тосиных — тоже…
Тося заплакала в голос и быстро прошмыгнула мимо Флегонта.
Данила широким быстрым и решительным шагом пошел налево, к дому родителей. Там и правда негде было им с Тосей приютиться: шестеро в хате Колиберды, пятеро в хате Брылей.
Флегонт стоял за калиткой на улице, в одной тужурке, простоволосый, ветер ерошил ему чуб, снежком присыпало плечи. Но Флегонту было жарко — жаром обдавало голову и грудь. А холодно было у Флегонта на душе. Тоска, горе, отчаяние сжимали его сердце в ледяной комок. Он сейчас потерял что–то. Что–то дорогое, драгоценное.
Что же это за утрата? Что он потерял? Дружбу? Нет, больше. Разве это Данила ушел? Ушло что–то большое–большое. Кажется вся жизнь, прожитая им до этих пор… Слезы подступили к горлу Флегонта. Да, слезы, хотя Флегонт, с тех пор как из мальчика превратился в юношу, не плакал ни разу. Плакать, хотелось, как на могиле. О чем плакать? Кто умер? Чья могила?..
Может быть, плакать надо по той жизни, которая еще впереди? Может быть, именно ее утратил Флегонт? Может быть, что как раз она и ушла?..
Флегонт стоял и смотрел Даниле и Тосе вслед.
Морозный ветер с Днепра шевелил его волосы, снежинки застревали в них, потом таяли, скатывались на лоб и стекали по щекам, словно Флегонтовы слезы.
Потом Флегонт повернулся и быстро побежал в дом.
В комнате он разбросал книжки на столе, нашел тетрадь — то была тетрадь гимназиста восьмого класса Флегонта Босняцкого с латинскими экстемпорале — и торопливо вырвал из нее листок. Он сейчас напишет письмо. Данила с ним и разговаривать не хочет, так он изложит ему все в письме, на бумаге.
Флегонт схватил карандаш и написал:
«Данила! Ты не хочешь иметь со мной дела, но жить вам негде. Можешь возвращаться и жить здесь, как жил. Из дому уйду я. Потому что я один, а вас двое, а скоро будет трое. Не ищи и не спрашивай, где я. Вы меня нисколько не обидите. Флегонт».
Флегонт свернул листок, схватил фуражку и шинель и выбежал на улицу. Он пойдет сейчас к Брылям или Колибердам и передаст письмо через кого–нибудь из малышей.
Куда он денется сам?
Флегонт это уже решил. Он пойдет к Марине. Даже лучше, что уйдет из дому и будет не один: одному ему сейчас тяжело, одному стало одиноко на свете. Он пойдет, к Марине, потому что и Марина ведь сейчас в душевной упадке, ей тоже стало тяжело и одиноко жить ни свете. Он должен поддержать ее. В конце концов, она ведь только девушка, слабый женский пол, а он мужчина! Он должен ваять на себя. Что взять? Всё. И Марину, и себя самого. В конце концов, они будут вдвоем — Марина поддержит его, а он — Марину.
И Марина не должна возражать. Разве после той ночи они с Мариной — пускай не перед людьми, но перед богом, перед самими собой — не муж и жена?
МИР
1
Декабрь в Париже и вообще не холодный, но в этом году он выдался теплым на диво. Барометр неуклонно стоял на «ясно», ртуть в термометре ни разу не падала ниже нуля, мосье и медам появлялись днем на бульварах в одних костюмах. Листья каштанов только–только опали и — из–за нерадивости дворников — еще ласково шелестели под ногами. Кроме хризантем и бульденежей цветочницы на перекрестках предлагали даже фиалки, правда — оранжерейные.