Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Солдат так и расплылся:
— Вот–то наши будут рады! Думаю — подадимся все…
Вместе с часовым зашли в помещение, где разместилась охрана. Караульные валялись вокруг «буржуйки» и жрали горячую картошку.
Сообщению Боженко и Чайко все двадцать девять дезертиров единодушно обрадовались. Порешили сразу и уходить, пока восстание в городе не разгорелось и есть еще возможность прицепиться к какому–нибудь эшелону.
Меж тем Боженко провел и кой–какую разъяснительную политическую работу — на всякий случай, чтобы дезертиры сдуру не
— Говоря по правде, землячки, так мы разве против самостийности Украины? Пускай будет себе самостийная. И далее определенно — самостийная, отдельно от России, ежели в России будет власть буржуев и паразитов, всяких Керенских, Корниловых или там Калединых. Однако же самостийники якшаются как раз с Калединым и Корниловым — паразитами и буржуями, генералами — и сами завели себе «генеральский секретариат». Выходит, как раз против самостийников и надо бороться за самостийность — так я полагаю. А, хлопцы? За свою самостийность! И пусть будет у власти не «генеральский», а Народный секретариат, вроде Совета Народных Комиссаров в Петрограде. Вот такой, скажем, как тот, что из Харькова с Коцюбинским украинское войско послал. Какая будет ваша думка, товарищи дезертиры?
Дезертиры–караульные разъяснение Боженко приняли одобрительно. В конце концов, на Центральную раду им было наплевать — скорее бы домой! Они уже запихивали подсушенные портянки в свои солдатские вещевые мешки.
Один, правда, начал было сокрушаться:
— Вот беда, винтовки с боевым комплектом надо же отнести в часть. A это — на Приорке: туда два часа ходу, да обратно на станцию…
Другие тоже всполошились:
— Поезда ведь уходят да уходят… А там и вечер — жди эшелона до утра…
Теперь, в сложных условиях осадного положения, поезда уходили и принимались станцией только от восхода до захода солнца.
Боженко подхватил вторую картофелину и великодушно пришел на помощь:
— А на что вам переть, к чертям собачьим, аж за Сырец? Мы же специально от рады пришли: винтовки оставите здесь, мы уж о них позаботимся… Чайко, пиши каждому демобилизованному расписку: винтовку номер такой–то — принял…
Он вынул из кармана печать… союза деревообделочников, где был председателем.
Ни один из тридцати так и не попросил предъявить приказ о демобилизации или какой–нибудь другой мандат либо документ: печать произвела впечатление. Никто не спросил и «увольнительной»: дезертировать за войну приходилось уже не в первый раз, и «увольнительная» создавала только лишние затруднения — в случае очередной мобилизации еще сунут в какую–нибудь маршевую роту…
Солдаты ушли. Осталось тридцать исправных винтовок с боевыми комплектами. Позвали остальных рабочих и открыли подвал. Теперь можно было организовать целый отряд.
— Пошли, хлопцы, собирать народ! — крикнул Боженко. Теперь, с винтовкой в руках, он сразу подтянулся и стал военным. — Отделение… равняйсь!
Шли
Так дошли до Бессарабки. Стрельба гремела на Печерске, на железной дороге, на Подоле — там шли сейчас бои, и туда брошены были все гайдамаки, «вильные козаки» и сечевики. Центр города выглядел пустынно: иногда промчится конный связной или автомобиль со старшинами, спешащими в штаб либо в свои части. На вооруженных людей, принимая военный отряд здесь, в центре расположения сил Рады, за своих, никто не обращал внимания.
Зато один из автомобилей привлек внимание Боженко. Автомобиль мчался по Бибиковскому вниз — уж не из самой ли Центральной рады? — и сидел в нем усатый казачина в синей чумарке и с особенно длинным красным шлыком, расшитым золотым позументом.
— A ну, хлопцы, — подал команду Боженко, — сцапаем–ка этого самостийного субчика!
Отряд рассыпался в цепь поперек Крещатика.
— Стой!
Машина остановилась.
Казачина с длинным шлыком разгневался. Он встал в машине и свирепо заорал:
— Вы что это, сукины дети, не знаете меня или моего автомобиля? Флажка не видите впереди? Как вы смеете меня останавливать? Да я вас в холодную! На гауптвахту, песьи головы!
На радиаторе машины и правда был специальный флажок, даже два рядом — желто–голубой и малиновый: «государственный» и «вильного козацтва»,
— А кто ж он такой будет, что–то больно сердитый? — полюбопытствовал Боженко у шофера.
— Да это же… сам Ковенко! — даже заикаясь от страха перед такой непочтительностью к его высокопоставленному седоку, прошептал шофер.
— Фью!
Птичка была из важных — сам комендант города!
На том карьера добродия Ковенко, атамана Киевского коша «вильных козаков», коменданта столицы в грозный ее час, фактически заместителя Петлюры по Киевскому гарнизону Центральной рады, и кончилась. В собственной его машине его отвезли на Прозоровскую, 8, и заперли в подвале, где до тех пор хранился тайный красногвардейский боевой запас.
Теперь отряд Боженко имел и свой автотранспорт, так сказать — мотомеханизированную часть.
Но к Центральной раде — куда не терпелось попасть Василию Назаровичу — добраться было не так просто: на Пушкинской стояли цепи и пулеметные заслоны сечевиков. Что же дальше? Пробиваться на помощь «Арсеналу» или провести другую боевую операцию — по своему разумению: ведь к комитету на Жилянской путь тоже был закрыт.
2
Тося тяжко страдала.
Доктор Драгомирецкий так и сказал: роды будут трудные — таз узкий, сама еще совсем девчонка.
Судороги ломали хрупкое Тосино тельце. Пот орошал с головы до ног. То горячий, то холодный. Во время схваток силилась сдерживать стоны, но удержаться не могла — кричала.