Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
— За границу?
— Нет. За границу я выехала позже, уже из ссылки. А тогда я убежала совсем недалеко, — Евгения Богдановна грустно улыбается, — на первой же станции меня поймали и вернули домой.
— И что же?
— Ничего! — снова улыбается Евгения Богдановна. — В моей семье решили, что это только девичья дурь, ну, причуды девушки в возрасте. Мол, и к крестьянским парням или к молодым рабочим на сахарном заводе меня тянет тоже только потому… ну, как девушку тянет к молодым людям. Вот и решили выдать меня поскорее замуж.
— Какой ужас! — вскрикивает Мария.
—
— Но он вам нравился? — Мария обняла Бош.
— Нравился, Мария, хотя… Словом… — Евгения Богдановна на этот раз усмехается даже весело, — мне более всего нравилось то, что я вырвусь из родительского дома, сама буду распоряжаться своей жизнью, буду учиться, поеду за границу, чтобы стать врачом; вы же знаете, женщин тогда не принимали на медицинский факультет. А он мне это пообещал…
— Ну, ну?..
Евгения Богдановна нахмурилась.
— Соврал! — говорит она резко. — И хватит об этом, Мария. Я уже разошлась с ним, и… пускай это будет забыто. Давайте жить настоящим и будущим, а не прошлым.
Мария смущается от резкого тона, которым были сказаны эти слова, и Евгения Богдановна торопиться загладить свою резкость шуткой:
— Я… обвенчалась тогда уже с революцией, Мария.
И вдруг Евгения Богдановна заканчивает душевно:
— И все–таки спасибо ему… моему мужу: он вырвал меня из мрака, и подле него за два года я стала человеком и сумела найти свою настоящую жизнь: партию!..
4
Но разговор Евгении Богдановны с Марией обрывается, потому что они уже не могут слышать друг друга: четверо мужчин подняли такой шум, что даже звенели стекла в окнах. Теперь схватились Иванов с Чудновским. Гамарник с Тарногродским откликались громкими репликами.
Иванов: — Нет, должно быть государство! И Ленин это убедительно доказал. Рабоче–крестьянское государство, которое будет строить социализм! И провозгласить его должен съезд Советов!
Чудновский: — Но ведь нам сегодня еще совершенно неизвестно, какими путями будет развиваться революция!
Иванов: — То есть как — неизвестно? Только социалистическими путями!
Чудновский: — Ты сам говоришь — путями, следовательно, есть не один путь, а несколько…
Коля Тарновский закричал, заглушая их обоих:
— Шестой съезд уже указал путь, и это единственно верный путь — вооруженное восстание и захват власти в свои руки!
Иванов горячо поддержал его:
— Верно! Все прочие пути ведут к альянсу с буржуазными партиями, которые примазываются к социализму! На эти пути толкает нас и Пятаков!
Чудновский: — Я выступал против позиции Пятакова, против его заигрывания с Центральной радой! Но если нам обеспечить себе большинство в Учредительном собрании…
Тарногродский вскочил с места — он был тихий–тихий, но вспыльчивый:
— Так ведь Центральная рада тоже Учредительное
Но Иванов перекричал всех, — что называется, загнав Чудновского в угол:
— Вот потому и решил Пятаков идти делегатом на Демократическое совещание, на этот предпарламент до Учредительного собрания! Фикция все это! Пагубный самообман для партии и народа! Буржуазия не допустит нашего большинства в Учредительном собрании. Корниловский пyтч провалился, так они с Керенским затевают другой!
— Товарищи! — решительно вмешалась Бош, — И в самом деле: либо давайте гулять на свадьбе, либо садимся за резолюцию. А то — ни то, ни другое…
— Нет, нет — вскочила Мария. — Андрей, милый! Там, в погребе, есть еще три бутылки пива! Будь добр, занеси их в комнату, а? — Она положила ему руку на плечо.
Иванов неохотно оторвался от спора, но послушно встал, пригладил обеими руками волосы, одернул привычным движением гимнастерку и пошел к двери. На пороге он ласково улыбнулся Марии, а Чудновскому крикнул:
— Только вооруженное восстание! И ты, ты — делегат целого фронта — первым пойдешь во главе солдат! Мы тебя, сукиного сына, еще назначим главковерхом!
Он вышел, прикрыл за собой дверь — и вдруг как бы нырнул в удивительную, почти неправдоподобную тишину.
На дворе стояла уже ночь, тихая, звездная и душистая ночь на киевских холмах. Высокий безбрежный небосвод был так густо усеян яркими сентябрьскими звездами, что казалось, весь излучал сияние. Звезды мерцали, и это мерцание мириадов светлячков вверху, если не всматриваться в них пристально, было подобно вспышкам далеких зарниц перед тропическим ливнем. От созерцания этой игры света начинала кружиться голова.
Но еще более опьяняли ароматы летней ночи на киевских холмах. Из Кловского оврага распространялся сладковатый запах прелых опавших листьев, Печерское взгорье дышало сухим жаром сожженной горячим солнцем отавы. С соседских дворов разило куриным пометом и перегноем, а из парка Александровской больницы наплывали дурманящие ароматы цветов в палисадниках: табак, вербена, ночная красавица и еще бог весть какие. Потом с Днепра прорывалась струя легкого ветерка, и тогда вдруг все поглощали запахи реки: красная лоза, прибрежный ил, пески на отмели, — да, да, пески на отмелях тоже пьяняще пахнут!
Иванов подошел к обрыву и остановился.
Прямо перед ним — по ту сторону Кловского спуска — тут и там, дрожа в мареве после жаркого дня, краснели огоньки вдоль задней линии «Арсенала», крепостные башни, сторожки у цехов, контора, завком. Весь «Арсенал» был виден отсюда как на ладони — и днем, и ночью. Черт возьми, какая здесь удобная позиции для противника — на тот случай, если бы противник наступал на «Арсенал», а «Арсеналу» пришлось бы обороняться. Это нужно иметь в виду… Нет, не пойдет враг отсюда, с этого холма, с этого двора, раз уж тут поселился он, Иванов! Да и не случится такого никогда: «Арсеналу» — наступать, а не врагу на «Арсенал»! Эту — пятаковскую — позицию «обороны» большевики Украины должны сокрушить и сокрушат!..