Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Штабс–капитан узнал под черной маской косы обольщенной им шулявской красотки. К чертям собачьим! Не хватало еще, чтобы она устроила скандал! И без нее хлопот не оберешься. Вон с телеграфа только что принесли ленту: в Петрограде части, поддерживающие большевиков, начали штурмовать Зимниий. Керенский бежал. По слухам, в петроградские пригороды за войсками. А Киевский железнодорожный узел отказался пропускать эшелоны на Петроград…
5
Штабс–капитан выбежал на улицу. Меринговская утопала в темноте. Ярко пылали только лампионы возле
Боголепов–Южин, сердито подхватив полы шинели, двинулся по улочке Новой к Софиевскому скверику перед театром Соловцова. Далее будет тропинка наверх, вдоль причудливого дома инженера Городецкого с его страшилищами морского дна, возведенного в память утонувшей в море дочери, а там Банковая улица и штаб: Боголепов–Южин дома.
Но хотя штабс–капитан задержался на пороге всего на одно мгновение, Поля Каракута тоже увидела его.
И она сорвалась с места.
— Куда же вы, прошу вас! — вскочила и София Галчко.
Но будущая Жанна д’Арк киевских анархистов не слышала ее. Она метнулась по широкому проходу к двери. Впервые после разрыва она встретила эту ненавистную образину. Каракута распахнула дверь и выбежала на улицу. Восемь телохранителей стремглав бросились за своей атаманшей. Откупоренные бутылки с шампанским и коньяком, нетронутые бокалы так и остались на столе.
Поля выбежала на Меринговскую. Где он? Неужели улизнул? Боже мой! Это будет ужасно! Столько месяцев она страстно мечтала об этой минуте: она подходит к красавчику аристократу и при всем народе хлещет его по мордасам…
Ах, вон он, кажется, где: темная фигура мелькнула в конце переулка, при выходе в сквер. Поля побежала. Восемь пар ног топали позади, догоняя ее: телохранителям приказано ни на миг не оставлять атаманшу без присмотра, без охраны.
Они поравнялись с Каракутой уже около театра Соловцова и одновременно, все вместе, догнали и офицера в шинели внакидку.
Перед театром мигал подслеповатый фонарь. Он бросал круг мерцающего света не далее как на десять шагов. И голые ветви каштанов пауками шевелились в этом кругу. Вдруг Боголепов–Южин увидел, как из темноты, окружая его со всех сторон, появилось шесть, семь, восемь, нет — девять фигур.
Рука Боголепова–Южина метнулась к кобуре. Но против него было уже восемь пистолетов. Еще миг — и руки ему заломили за спину.
— Что вам нужно?
— Что с ним делать? — полюбопытствовал один из нападающих, не отвечая, ясное дело, на вопрос. — И на черта он тебе сдался?
Поля стояла перед своим бывшим кумиром. Боголепов–Южин смотрел на нее и бледнел. Ноги его подкашивались. Язык присох к гортани — он не мог даже крикнуть и позвать на помощь. Да и напрасно кричал бы, все равно ближе штаба
А Поля стояла перед своим бывшим кумиром. Да, это он. Тот самый, который говорил с ней таким милым, воркующим голоском. Который щекотал ей шею и лицо тонкими пахучими усиками. Который шептал ей слова любви… Впервые в жизни услышала она тогда слова о том, что лучше ее нет на свете, что она неземной красоты, а его чувства к ней вечны. Этот голос произносил клятвы и обещания. Пел ей о том, как они станут мужем и женой и будут жить вместе. Тот, которому она отдала свой первый поцелуй. А он… сорвал цветок и… был таков.
Ударить? Набить морду? Вот так, один на один? В темном скверике ночью? И это — когда она мечтала опозорить его на всю жизнь… Плюнуть в харю и отпустить? Пускай исчезает… стервец, дерьмо собачье?..
Поля отвернулась от мерзкой, бледной — так и светившейся в тусклом мигании фонаря — рожи.
— Стяните с него, хлопцы, галифе и завяжите штанами морду, чтоб не хрюкал…
Штабс–капитан всхлипнул. Это был не крик, а детский писк.
Он уже лежал на земле, и его собственными бриджами ему заматывали физиономию.
— Двадцать пять! — услышал он еще голос своей бывшей возлюбленной.
Сквозь добротную диагональ штанов манчестерского сукна, которым снабжала русское интендантство союзница Англия, голос Каракуты доносился мягко, приглушенно. Вот так же приглушенно, чуть слышно, волнующе шептала она когда–то, пряча лицо свое в плечо штабс–капитана: «Люблю!..»
Штрипка галифе попала прямо в рот, и когда первый удар, такой хлесткий и болезненный, полоснул голое тело сзади, Боголепов–Южин ухватился за эту штрипку зубами.
Поля стояла и смотрела. Она даже не отвернулась, когда ее первую любовь непристойно заголили. Не отвернулась и тогда, когда посыпались звонкие шлепки — ремнями по телу. Закусив губу, она считала.
Эх, если бы вот так всыпать и тому, треклятому Сёмке…
— Хватит! — скрупулезно отсчитав двадцать пять, подала команду Поля. — Поставьте на ноги. Штаны заберите. Пускай так и идет без штанов.
Экзекуторы хихикнули.
— Да проводите его до Банковой. Чтоб по дороге на темной тропинке не напоролся бы на какую–нибудь шпану… Чтобы не обидел кто–нибудь ненароком…
Экзекуторы давились от смеха: ну и бедовая у них атаманша!
Штабс–капитан шатаясь поплелся по тропинке вверх, на Банковую. Мимо театра Соловцова, мимо причудливого дома Городецкого с морскими чудовищами. Они проплывали мимо него будто на морском дне. Впрочем, он и в самом деле чувствовал себя на дне. Зад его горел. По пятам шли анархисгы с пистолетами.
Ветерок обвевал горячую, иссеченную спину. Голые верхушки каштанов шершаво шелестели и поскрипывали.
— Ну хорошо же, хорошо же!.. — в бессильном бешенстве скрежетал зубами штабс–капитан.