Ревейдж
Шрифт:
Валентин застонал. Его вздымающаяся грудь отдавала в моей груди болью. Он целовал и целовал меня, пока мои губы не стали распухшими и чувствительными.
Вынув язык, Валентин прервал поцелуй. Его голубые глаза снова заблестели. Он навис надо мной, его губы были такими же красными, как и мои. Моя рука покинула его затылок, и я поднесла ее ко рту. Я провела кончиком пальца по своим чересчур чувствительным губам, затем повторила то же самое с губами Валентина.
Он смотрел на меня, тяжело и напряженно дыша, когда
— Ты украл мой первый поцелуй.
Шквал чувств роился в животе. Потеря и боль воевали с наслаждением и похотью. Я не знала, что чувствовать. Не знала, чувствовать ли себя счастливой или предательницей, пока Валентин не переплел свои пальцы с моими и не произнес приглушенным голосом:
— А ты украла мой.
Мои глаза расширились от этого простого признания. Валентин придвинулся ближе. Его нос скользнул по моей щеке к затылку. Мои глаза затрепетали, закрываясь от ощущения его доминирующего тела, прижатого к моему. Затем он прошептал:
— Я не жил для себя восемнадцать лет. У меня не было выбора, не было свободы. Я пытал, и меня пытали в ответ. Я доставлял боль, и ее же доставляли и мне, — на мгновение он замолчал, — меня трахали и заставляли трахаться до тех пор, пока я едва мог стоять на ногах. Но меня никогда не целовали, и я никого не целовал в ответ.
Не знаю почему, возможно из-за его грустного голоса, но мои глаза наполнились слезами, горло сжалось, и боль сдавила грудь. Глубоко вздохнув, Валентин поднял голову и признался:
— Я никогда раньше не был свободен в выборе.
Он помолчал, потом, густо покраснев, добавил:
— но я предпочел разделить с тобой свой первый поцелуй.
Мне нечего было сказать в ответ. Я была уверена, что никакие мои слова не могут сравниться с его признанием. Обвив руками его шею, я притянула его ближе. Сначала его напряженное и жесткое тело отказалось от контакта, но затем со вздохом огромное тело Валентина прижалось к моему, его руки поднялись над моей головой, чтобы заключить меня в объятия.
Я позволила своим глазам скользнуть к ременному шкиву, свисавшему с потолка прямо над кроватью, пока я держала своего врага, моего мучителя, в своих руках. Его тело было слишком большим, кожа и манеры слишком грубыми, но что странно — я чувствовала себя в безопасности.
Я считала этого мужчину жестоким чудовищем, покрытым шрамами. Считала его злым и бесчувственным мучителем из ада. Мои глаза крепко зажмурились, когда я мысленно вернулась к истории, которую рассказывала моя бабушка, о сказочном монстре, который жил в лесу позади нашего поместья в Тбилиси. Чудовище такое большое и свирепое, что детям говорили о том, что, попав в плен, они уже никогда не смогут убежать. Я вспомнила, как сидела на коленях у бабушки, когда она рассказывала мне эту историю, и спрашивала, почему чудовище хочет причинить людям боль.
— Потому что он монстр, — ответила бабушка. —
— Но почему? — не отступала я.
— Почему что? — растерянно ответила бабушка.
Я скрестила руки на груди.
— Должна же быть какая-то причина. Никто, даже самые большие и страшные монстры, не причиняют вреда людям ради забавы. Наверное, что-то случилось, раз он так разозлился.
Бабушка с улыбкой покачала головой и поцеловала меня в лоб.
— Ты слишком много думаешь, любовь моя.
— Нет, — возразила я. — Он, скорее всего, тоже пострадал. — Мои глаза расширились. — Неужели люди сначала причинили боль ему? Неужели они не любили его, потому что он был другим? Может быть, поэтому он так зол. Может быть, кто-то обидел его первым, а он просто хочет, чтобы его любили.
Бабушка пристально посмотрела на меня и, прижав к груди, сказала:
— Мне нравится, как ты рассуждаешь, любовь моя. Но иногда плохие люди просто плохие.
— Я не верю в это, — прошептала я в плечо бабушки, — монстры просто тоже ищут любви. Я знаю, глубоко внутри.…
— Kotyonok (котенок), почему ты плачешь? — голос Валентина вырвал меня из воспоминаний.
Я часто заморгала, когда его лицо стало расплывчатым. Большой палец провел по моим щекам, и только тогда я поняла, что плачу. Я вытерла глаза руками и увидела, что Валентин наблюдает за мной. Когда я посмотрела на этого русского монстра — его шрам, татуировки, металлический ошейник — у меня свело живот.
Что с ним случилось, раз он стал таким? Как и чудовище из Тбилиси, он тоже страдал и никогда не любил?
— Откуда ты? — Я поймала себя на том, что спрашиваю.
Мой интерес превзошел инстинкт самосохранения.
Глаза Валентина сузились, и он замер, когда моя рука поднялась, чтобы пробежаться по металлическому ошейнику. Мои глаза сфокусировались на шве сбоку. Маленьком замке, который удерживал ошейник на месте.
— Из ада, — еле слышно прошептал Валентин, — удерживаемый Призраками зла.
Мои легкие сжались от боли, прозвучавшей в его голосе. Его слова были слишком загадочными, чтобы я могла их понять. Положив руку ему на щеку, я наклонила его голову, пока его взгляд не встретился с моим.
Сглотнув, я произнесла:
— Я удивлена, что не видела тебя там раньше.
Морщины омрачили лоб Валентина, и на его лице не отразилось ничего, кроме замешательства. Притянув его голову ближе к своей, я закончила:
— Я удивлена, что не видела тебя там раньше, так как тоже была заложником ада в течение довольно долгого времени.
Лицо Валентина утратило напряженность, и мое сердце сжалось, когда он прошептал:
— Зоя.
Он запечатлел на моих губах самый сладкий поцелуй. Мое имя на его устах звучало как рай. Это звучало совершенно божественно.